Петрович искрошил полбулки серого хлеба в собачий чугунок, вылил в него остатки вчерашних щей и вынес деликатес на крыльцо. Ушан повизгивал и рвался с цепи в предвкушении завтрака. Его хвост вращался, как винт вертолета. Казалось, ещё немного и пёс взлетит, но цепь от беготни собаки запуталась возле будки, стала такой короткой, что будка вместе с Ушаном прыгала от радости, не давая ему улететь.
— Что ж ты, дурень, делаешь? Ты ж так всю будку разворотишь! Где зимовать-то будешь, а? – принялся воспитывать кобеля Петрович.
Но до того ли было Ушану? Он всей мордой залез в чугунок и стал жадно поедать щи. Кто сказал, что собаки не едят квашеную капусту? Едят. Ещё как едят, если она пахнет мясом. Петрович тем временем сел на березовую чурку перекурить. Взгляд его упал на поленницу.
— Едреный покос! – выругался дед. – Эта ж какая сука у меня дрова ворует? Опять охапки две унесли!
С досады дед перестал курить. Руки задрожали, а на глазах выступили слезы.
— Да… Нонче зима, по-любому, будет холодной. Дров до весны может не хватить! Эх, Ушан, Ушан. Толку от тебя никакого!
Ушан, услышав своё имя, дотянулся до Петровича, чтобы лизнуть. Петрович отмахнулся от мокрой морды.
— Ну что ж, ты, всех пускаешь во двор? Что ж, ты, всем радуешься, как дурачок? Прогоню на хрен таку собаку! – сердился дед. – Прогоню, прогоню… А кому тогда я нужен буду? С кем мне тогда разговаривать? – рассуждал Петрович, гладя собаку. – Вон сосед Борис понастроил хоромы, отгородился от меня высоченным забором. Я с ним, как с сыном, бедой поделился, про дрова рассказал, а он решил, что я из ума выжил.
Ушан уловил настроение хозяина, хотел отблагодарить его за доброту, пожалеть по-собачьи, облизать лицо и руки, но расстроенный старик встал и побрел к дому. Вот сейчас он войдет в дом, включит телевизор, упрётся глазами в экран и будет смотреть его неосознанно, оставаясь на грустном канале своей памяти.
Вспомнит жену Марусю, умершую три года назад, дочь, доктора каких-то наук, живущую в городе и ужасно занятую, друзей по армии и по работе в шахте, возможно, будет перебирать фотографии в альбоме. Всё было бы именно так, если бы над штакетником, отгораживающим двор от улицы, ни замаячил красный платок Вали Блиновой.
Сельчанке – шестьдесят лет, но до сих пор она лихо ездит на велосипеде, поэтому Валю никто даже теткой не называет, ни то, что бабкой. За глаза, правда, кличут её Передвижное Радио. Оно понятно, Валя разносит, вернее, развозит сплетни и новости по селу очень быстро.
Велосипедистка на ходу схватилась за штакетник, притормозила и крикнула:
— Петрович! А Петрович?
— Чего тебе, Валюха? – отозвался дед.
— В магазин окорочка привезли по 165 рублей за кило. Брать будешь? Я взяла. Можно даже в счет следующей пенсии.
— Я такую гадость не ем.
— Ой-ой-ой. Какие мы аристократы!
Валя хотела бы уже отчалить, но Петрович её остановил. – Валь, мне сегодня Маруся снилась.
— Ну, и?
— Будто ходит она по дому и баночку круглую из-под конфет ищет. Их ещё «мсье» называют.
— Ой, Петрович, ну насмешил. Их «монпансье» называют!
— Пусть так. А к чему сон-то? Может, я сделать что-то должен?
Больше всего на свете Валя любила, когда у неё спрашивали совета. Стало быть, Валентина – самая умная, и без её совета прожить никак нельзя. Она давала его даже тогда, когда и не знала ответа на вопрос.
— Ну, значит, Маруся хочет, чтобы ты нашел эту коробочку. В ней лежит что-то важное для тебя. Некогда мне, Петрович, оставайся с Богом, я поехала.
— Важная Валюха оттолкнулась от штакетника и поскрипела дальше.
— Тьфу. Зараза. Сам себе задание выпросил. Где теперь искать коробочку?
До обеда Петрович перетряс все ящики в доме, заглянул на пыльные полки шкафов. После обеда добрался до чердака, где хранилась старая обувь, в том числе и почиканные молью валенки.
В одном таком валенке и нашлась круглая железная коробочка. Дед осторожно открыл коробочку. В ней лежал старый, но целехонький шахтерский капсюль, похожий чем-то на пальчиковую батарейку. Петрович вспомнил, как он сам принес его с работы, чтобы пробить скважину во дворе, но обошлись как-то и без него.
— Так. Ну и зачем мне нужен этот капсюль? Зачем? Зачем? Зачем? Капсюль может взорваться от удара или от нагрева. И что?
На глаза попались поленья, сваленные возле печи. — Всё ясно, Марусенька!
В кладовке Петрович нашел подходящее сверло, и работа закипела. Просверлив небольшое отверстие в полене, он осторожно вставил туда капсюль, затем ватку, опилки и залепил отверстие смолой. Всё! Вечером дед накормил Ушана и незаметно положил полено с капсюлем на видное место. Ночью полено исчезло.
Утром следующего дня, как по заказу, похолодало, полетели белые ноябрьские мухи, в селе затопили печи. Столбцы сизого дыма поползли над крышами домов. Из-за нависших туч стало рано смеркаться. Дед ещё раз сходил по маленькой нужде до ветра, потрепал Ушана, само собой разумеется, за уши и стал подниматься на крыльцо дома, рассуждая, что может ничего и не быть. – Сколько лет капсюлю? Поди поиспортился.
И тут как бабахнет, шарахнет за высоким забором соседа Борьки! А потом — звук битого стекла и вопли бабы Бориса.
— Опаньки! А Бориска говорил, что я из ума выжил, и дрова у меня никто не ворует! Да ладно, хрен с этими дровами, лишь бы соседей не покалечило. — запереживал дед.
Не, не покалечило! Через полчаса копченые соседи, затушив разлетевшиеся головешки в коттедже, прибежали к Петровичу на разборки. У Борьки в руках был топор, а у его толстой бабы – гнутая тефлоновая сковорода.
— Зашибу! – орал Борька.
— Ты знаешь, сколько стоит новая кухня? А ремонт? – верещала толстая баба Бориса.
— Петрович! А что случилось-то? – спросила, вовремя подъехавшая на велосипеде, Валя, отмахиваясь от дыма красным платком.
— Монпансье взорвалось! Зови участкового! — прокричал дедок.
— Так я уже всем сообщила… про салют у Бориса. И участковому – тоже.
