Проснулся Сергей около семи, и несколько минут лежал праздно, не утруждая себя даже мыслями о предстоящих дневных хлопотах.
Отец в соседней комнате затеял свою одинокую возню с печкой — дело, которое он выполнял каждодневно и к которому за долгие месяцы вдовства так и не привык. Нет, он делал все как надо, с толком, но без чувства. Он жалел отца глубоко, искренно, хотя и не умел выразить эту жалость — может быть, потому, что не принята она между мужчинами. Он просто помогал ему, старался навещать почаще, отвлекал от грустных мыслей разговорами. Однако потухший взгляд отца оживлялся редко. Он видел, как отец тоскует по матери, как ни в чем эта тоска не может найти исхода.
В такие минуты Сергей особенно жалел, что рядом нет жены, у которой получалось то, чего никак не получалось у него, но которая не всегда могла поехать с ним в деревню. Она одна умела утешить отца, поднять в нем жизненный тонус. Глядя на нее не раз, он думал о том, что подвиги милосердия по плечу только женщине.
Сказав отцу о своем намерении вскопать гряды и получив в ответ обычное: «Ну, ну!» — он вышел во двор за лопатой, Пустой, бесполезный двор особенно больно ударил по сердцу, когда Сергей вскоре после похорон матери, еще не привыкший к ее отсутствию, приехал навестить отца. В дому ему все казалось, что мать где-то рядом, хлопочет, по обыкновению, у печки, а сейчас вот откроет дверь в переднюю и позовет его завтракать. Забывшись на минуту, он всякий раз вздрагивал, когда дверь открывалась и в горницу входил отец.
Не зная правды о болезни матери, но по своей природе склонный всегда предполагать худшее, отец не вынес переживаний и сам попал в больницу. Было это на исходе февраля, незадолго перед тем матери исполнилось семьдесят. Сергей оставил на время работу и уехал в деревню: кроме него, вести хозяйство было некому. Доить корову приходила соседка, он же поил и кормил Дочку, убирал в хлеву, топил печи, выгадывая часы, чтобы съездить в больницу навестить отца и мать.
Попав в больницу, мать сначала беспокоилась, как бы отец не надумал продать ее. «Может быть, я еще поправлюсь,— говорила она и добавляла, слабо улыбаясь. Наконец все решилось. Врачи однажды пригласили его к себе и предупредили, что операция необходима, но за исход ее они не ручаются: как-никак больной уже семьдесят.
Операция состоялась в один из мартовских дней. Лечащий врач сказал, что все прошло благополучно и что диагноз подтвердился. Жена осталась у изголовья спящей матери, Сергей, немного успокоенный, но все же смятенный, как бывает, когда приговор только отсрочивается, но не отменяется, уехал в деревню, где во время его отсутствия домовничала соседка.
Мать понемногу стала поправляться, и через две недели ее выписали из больницы. Отца тем временем направили на лечение в область: специалистов по его болезни в небольшом районном поселке не оказалось. Препоручив посещение его жене, Сергей остался о матерью. И дело не только в том, что после операции она нуждалась в уходе,— характер у нее был уж очень беспокойный. Хоть и передвигалась она с трудом, углядеть за ней было непросто. Дни шли, мать мало-помалу поправлялась, и однажды она взяла в руки подойник и заявила, что отныне будет доить корову сама.
Сергей понял, что момент для разговора наступил и упускать его нельзя. Он сказал, что корову надо продавать. Работа с ней очень тяжелая, а тебе надо заботиться о своем здоровье. «Так что же, продавать корову?» — подавленно спросила она, процедив молоко в кринки и составив их под лавку. «Продавать, мама»,— твердо ответил Сергей…
Прихватив по пути вилы для разбрасывания навоза, он прошел в огород. Вспоминать о том, как продавали корову, как заводили ее в кузов машины, как мать вдруг словно бы осиротела, когда грузовик медленно тронулся, а она стояла и немо смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду, было больно.
Едва ли не на следующий день по возвращении из больницы мать заявила, что хочет накормить сына пирогами. Он стал было возражать, но мать сказала, что стряпать она будет сидя. Немного поразмыслив, Сергей уступил ей. А потом шаг за шагом уступил всю кухню.
У Сергея были свои дела, к тому же раз в неделю он ездил в город, чтобы навестить семью и отца. Уезжая, просил мать не браться за непосильную для нее работу.
Как-то — это было в конце апреля — мать с таинственным видом позвала сына в огород и предъявила только что принесенные от кого-то черенки черной смородины. Сергей улыбнулся и покачал головой. Давно уже, много лет назад, во время одного из семейных наездов в деревню, жена его высказала пожелание: хорошо бы в огороде наряду с красной посадить и черную смородину
И вот мать вспомнила просьбу невестки, разжилась черенками, и, пока помогала сыну сажать их, бледное, худое лицо ее светилось довольством и радостью.
В середине мая вернулся из больницы отец. Забот у матери прибавилось, но она этим нисколько огорчена не была, напротив, радовалась, что отец наконец-то дома — здесь спокойнее, надежнее, здесь и стены лечат.
К концу июля отец заметно окреп, а у матери появились признаки прежней болезни. Теперь они ее не обманули, она поняла, что надежд у нее нет — никаких. Лето переломилось надвое: время надежд кончилось, настали дни ожидания неизбежного. Однажды мать попросила его сесть рядом, он присел на краешек дивана и взял ее высохшую, почти безжизненную руку в свою. Прерывающимся от слабости голосом она заговорила о том, что нужно сделать и о чем ему нужно помнить, когда ее не будет.
Сергей вздрогнул, возвращенный к действительности. Нужно было идти домой, где отец одиноко поджидал его к завтраку.
