Надежда собралась ехать с мужем в Гаврилово. Она попросила отца встретить в поселке с десятичасового автобуса. Отец ждал их в сером костюме, розовой рубашке, дышащий дорогим парфюмом.
— Папка, какой ты у меня красивый!
— А мы такие, — подбоченился отец.
— Как дела дома?
— Нормально все и дома, и на работе.
Когда они подъехали к дому мать сидела на лавочке, поцеловала Надежду.
Надежда после обеда занялась цветами. Давно они рук требовали, рассада астр и бархатцев уже переросла в теплице. Надежда и времени за работой не замечала, нравилось ей с землей возиться.
— Надюша, а у нас гостья, из Ленинграда, в дом зашла с матерью.
— Неужели Люба?
— Она. Видно, с мужем у них не ладно. Десять лет не ездила, а тут, пожалуйста.
— А говорит-то чего, пап?
— С матерью все шушукаются, она же «материн хвост». Со мной только поздоровалась.
Зашла и Надя в дом, поздороваться со своей сестрицей. Вечером Люба плакалась Надежде.
— Ушел от меня муж, Надя. Квартиру однушку приобрел и съехал. Говорит, мол, Сергею квартира пойдет, и он с ним поживет, пока тот учится. Ему там рядом до института, не надо два часа на дорогу тратить. А я же вижу, что все не так и не о Сережке он заботится, а о себе.
Оксану — домработницу рассчитал, сказал, что для себя одной самой можно сготовить.
— Надь, может, в Гаврилове он кого завел? Ты часто здесь бываешь, да и он все ездил сюда без меня один, знаешь, наверное?
— Ты же сама говорила, что в Гаврилове только старухи да мужики- пьяницы.
— Кто же знает, может, за десять лет изменилась деревня в лучшую сторону.
— Я в твоей комнате буду спать, а то родители встают так рано. Надя, они что, все время так? Можно ведь и с ума сойти при подобном графике.
Не понравилось заявление сестры Наде. Они с Михаилом так привыкли, что в семь часов завтракают, и каждый начинает делать свои дела. К тому же она хорошо засыпает, только когда положит голову на плечо мужа. Но ведь не скажешь обо всем этом сестре, с которой и видится-то раз в десять лет. Интересно, надолго ли она в Гаврилово?
— Люба, ты долго в деревне пробудешь?
— Да я еще только приехала. Сколько захочу, столько и пробуду.
— Мне-то что, хоть поселяйся совсем.
— И поселюсь. Кстати, моя доля в этом доме есть.
— Никто ее и не оспаривает, — уже с заметным раздражением ответила Надя.
Она никогда ни о каких долях не думала. Главное родителям помочь жить в той жизни, к какой они привыкли.
— Люба, я готовить пошла. Через час отец с поля приедет, голодный.
— Так он что, работает? Вроде шестьдесят лет исполнилось. Получай пенсию и живи спокойно. Не понимаю тех людей, которые рвутся работать.
«Разве поймешь, — подумала Надежда, — когда ни одного дня не проработала». Больше говорить не стала, посоветовала сестре отдохнуть, а сама на кухню. Решила сварить рассольник.
Кот Тимоша поглядывал на мясо.
— Сейчас будут обрезки, Тимоша, — пообещала Надежда.
— С кем ты там разговариваешь? Вошла в кухню сестра.
— С Тимошей.
— А ему тут делать нечего.
Люба взяла веник, приоткрыла дверь на мост и выгнала кота.
— Отец бы увидел, как ты с Тимошей обращаешься, сразу бы в его лице врага нажила.
— Ну, вы чудные, право. Кот на кухне — это же грязь и шерсть. Да и натравиться чем-нибудь можно. Михаил-то твой где, поздоровался и исчез?
— Скотине пошел косить.
Сестра присела на кухонную лавку, приглядывалась к процессу приготовления рассольника.
— Надя, ты мне так и не ответила, не нашел ли Иван кого-нибудь в Гаврилове?
— В городе больше условий для измены.
— В городе я его контролирую. Да и он сообщает, где находится. Сообщал, — поправилась она. — Надя, как же я теперь жить буду одна?
Хотелось сказать сестре, что она сама такую жизнь выбрала. И сколько времени она тебе нравилась, эта жизнь. Полностью зависеть от одного человека? Нет, она бы так не смогла.
За разговорами незаметно сварила Надежда первое, накрутила фарш из остатка свинины, налепила котлет.
— Положить тебе рассольника?
— Положи, я вчера первое не ела, не люблю окрошку. К тому же мама со двора приходит, от скотины и руки не моет.
— Где ты видишь, что не моет? Умывальник на улице висит. Ты только маме этого не скажи, — заволновалась Надежда.
— А отец как в дом войдет, так словно на тракторе въехал, запах такой полчаса держится. Ты ему скажи, пусть после работы в баню идет.
— Тебе надо, ты и скажи.
Совсем немного побыла и поговорила она с сестрой, а уже все в ней раздражало.
И уж очень не хотелось соседства в одной комнате. Проснулась от возмущенного крика сестры.
— Надька, убери сейчас же эту заразу.
Включила лампочку, сняла с постели сестры кота, переложила на свою кровать.
— Что, Тимоша, не жалуют тебя. Ну, потерпи немного.
Хотелось снова узнать, надолго ли Люба «залетела» в родительское гнездо? Но подумала, что ей не понравится этот вопрос, и промолчала.
А если она пробудет долго, то ее отпуск, который она была намерена провести в Гаврилове, пойдет «псу под хвост».
Муж отдыхал в комнате у отца. Утром вышел вслед за женой на улицу, оглянулся, приобнял ее за плечи.
— Надя, еще одну ночь я без тебя не выдержу. Надолго ли, Любовь Ивановна, пожаловали?
— Не знаю, неудобно как-то вопросы ей задавать, обидится. Миша, спроси у мамы, уж она-то знает точно, ее любимица.
— Не знаю, как мать, а отец точно ничего не знает о ее приездах, отъездах.
После утреннего чая Надя сразу нашла себе работу — полоть кормовую свеклу на усадьбе. Она была посажена на рядках и больших затрат времени не требовала. Быстро освободила от сорняков одну лунку, принялась за другую. И тут увидела, как по лункам шагает к ней сестра.
— Люба, неужели трудно было обойти лугом, тем более что он скошенный?
— Ну, привязалась ты ко мне со своими правилами. Это не делай, то не делай.
И вдруг жалобно: — Надька, я со скуки загнусь в деревне. Отца попросила свести в салон маникюр сделать — огрызнулся. А долго ли на машине? Мне муженек никогда не отказывал.
Наде было грустно и смешно слушать сестру. Ведь она на полном серьезе говорила все это.
— Люба, через двадцать минут автобус приедет, поезжай на нем до города, а на вечернем обратно. Останавливается он в центре, до салона шесть минут ходьбы.
— Точно, — обрадовалась предложению сестра. Надо пойти взять у матери денег на дорогу и на салон. Не знаешь, сколько здесь берут, хоть примерно?
— Не знаю, но догадываюсь, что не меньше пятисот рублей, это десятая часть маминой пенсии.
— Неужели она так мало получает? Но ведь корову держат, молоко, наверное, продают. Попрошу, даст так даст.
Надежда не стала больше говорить, только предупредила: «Иди вдоль лунки, а не по ней».
Уехала сестра, хоть отдохнули от нее все. Отец поинтересовался, с надеждой в голосе: — А городское дитя где? Неужели укатила в Ленинград, вот бы радость-то была.
— Отец, это ты о дочери-то так?
— Сомнения берут, моя ли это дочь. Из другого теста слеплена. Все ты, Лидея, потатчица: Любе то нельзя, это нельзя. Слабая она. Видать, выставку от мужа получила, десять лет не ездила, а тут прилетела.
Надежда с Михаилом убирали сухое сено. Сарай был почти полным, приходилось утискивать. Наконец, удалось закрыть воротню и повесить замок. Сели отдохнуть на лавочке.
Домой идти не хотелось. Приехала сестра со своими закидонами. Ведет себя так, как будто она госпожа, а все у нее в услужении. Вчера пристала к отцу, что от него пахнет трактором, и проводила в баню. Не стала пить молоко, потому что очень жирное. Учила мать, как тонко резать хлеб к обеду. Отец, увидев горку тонких кусков, выразительно хмыкнул, сложил вместе четыре куска и откусывал от них. Потом, когда Любовь вышла из кухни, специально для ее ушей спросил громко у матери: — Лидея, когда мадам отчалит?
— Тише, отец, услышит Любушка, не дай Бог.
— А что случится, если и услышит?
— Господи, Ваня, дочь ведь она тебе.
— Сомнения что-то берут. Если бы не двойняшки, так точно бы можно сказать, что Любка не моя дочь. Мать, а может ее подменили в родильном, не могут же так сестры отличаться, как день с ночью.
