1996 год для моего мужа не задался. Если вкратце, отгрузив крупную партию товара и получив на руки документы об оплате, он только на следующий день понял, что документы — липовые. Подошел срок аренды — платить нечем, сырье закупать не за что, производство стоит. И тут же партнер, который имел долю в производстве, стал, нарушая все договоренности, требовать ее назад (рассчитывал на то, что муж денег не найдет, и можно будет отжать цех и оборудование).
Начались угрозы. Ситуацию спасал только очень крупный заказ. И чудо — такой заказ забрезжил на горизонте. Но чтобы договариваться о нем, нужно было ехать в Среднюю Азию. Не обсуждать же такие дела по телефону.
Мне пришлось лететь с мужем. В Москве оставаться было небезопасно. Сначала «Аэрофлотом» до Астаны, потом маленьким самолетиком до места, название которого я и выговорить не могу.
Встретили нас целой делегацией. Я у мужа за спиной стою, как примерная жена. Пока он со всеми раскланивался, я смотрю: за «делегацией» стоит старичок, сказать в лохмотьях — ничего не сказать. Чумазый, одежда не столько порвана, сколько обветшала и потерлась. Стоит молча и улыбается. Ну как улыбается, цветет прямо, что твой георгин. Я ему говорю: «Здравствуйте». Он головой кивнул и потерялся за спинами. Стали садиться по машинам. Я спрашиваю:
— А дедушка где же? Он не с вами был?
— Какой дедушка?
Я описала какой. Все притихли, потом один из встречающих говорит:
— Это к тебе, дочка, видать, Назарбай приходил.
Остальные посмеялись. Расспросить, кто такой этот Назарбай, в машине не было возможности. А когда приехали — встреча, застолье, то да сё…
Поселили нас в доме уважаемого человека, звали его Сабит. В гостиницу не пустили. Да может ее в том местечке и не было. Муж с хозяином весь день в разъездах, я — дома, с матерью Сабита — бабушкой Тогжан. Еще пятеро ее внуков, жена Сабита поехала с младшим к своей матери. Тогжан целый день или принимала гостей — соседок, или водила меня к ним же в гости.
Однажды в гостях я все же вспомнила, что собиралась спросить, но как только упомянула Назарбая, женщины как будто смутились, отвели глаза. Вроде поулыбались и заговорили о другом. А дома Тогжан рассказала мне историю.
Откуда пришел Назарбай, люди не знают, болтали много. Вроде и из наших мест, а может, издалека. Но что он был уважаемым человеком — знают наверняка.
Он был женат, жена его умерла, а сыновья уже выросли и женились. Вот тогда Назарбай и ушел из дома. Стал жить на базаре, рассказывал истории, бывало, за них ему платили (а иногда и хотели бить), просил милостыню.
Сыновья стыдились этого, звали отца домой, падали в ноги, боялись пересудов. Назарбай отказывался возвращаться, говорил, что Бог везде близко и незачем куда-то идти. Сыновья снова возвращались, однажды Назарбай рассердился и сказал, что Бог им отец, а он их знать не знает. И на следующее утро на базаре его уже не было.
Видели его уже на другом базаре, в другом городе. Но теперь люди болтали, что старик сошел с ума, отрекся от детей. Как часто бывает, пока передавали один другому, все переврали.
У некоторых выходило, что сумасшедший Назарбай осиротил детей, бросил на попечение соседей, убежал в другой город, а сам пьянствует на базаре и болтает всякое. Кто-то продолжал давать ему еду и мелкие монеты, кто-то — гнал, кто-то не жалел тумака для попрошайки.
Однако стали замечать: прогонят ненормального — весь день торговли нет, а то и деньги украдут, или товар испортится. А кто его кормит — тот при деньгах, хоть иногда и при своих, но это в те дни, когда у соседей убытки.
Кто-то уже решил схитрить, чтобы торговля была хорошая — найти сутра Назабая и дать ему денежку. А Назарбай перестал брать.
Посмотрит кротко и говорит: «А я ничего не продаю», — и отойдет. Не всем это понравилось. Однако стали говорить, что Назарбай не у всякого возьмет. И сказки свои он перестал рассказывать. Весь день сидит на солнышке, улыбается чему-то, глаза прикрыв, не понятно чем жив.
К попрошайке привыкли, никто его не трогал, так бы и дожил свой век Назарбай на базаре, если бы не один случай.
Как-то утром брел он между рядами, не глядя по сторонам. А навстречу ему вышел парень, сын торговца, неся мешок с дынями. Мешок большой, дыни нежные, волоком его не потянешь, а на плечи мешок закинуть — помочь рядом никого не оказалось. И парень прижал мешок к груди так, что верхушка выше макушки. Вот ему-то Назарбай и попался под ноги.
Налетев на попрошайку, незадачливый носильщик споткнулся, уронил мешок, свалился сам сверху, в общем — разбил дыни, сам ушибся, ушиб Назарбая и весь перемазался. Конечно, это показалось обидным и пострадавшему, и его братьям, и их отцу. Накричавшись вдоволь, они решили, что этого не достаточно и стоит дать старику колотушек, чтобы впредь забыл, как подходить к их дыням.
Назарбай бросился бежать. И, как всякий сумасшедший, без выгоды, для себя, свернул в тупик, откуда деваться ему было некуда. Многие это видели. Кто жалел старика, кто злорадствовал, но не вмешался никто. Однако, вбежав следом за Назарбаем в проулок, преследователи не смогли понять, куда он подевался. Как забежал — все видели. Прятаться негде — одни глухие стены кругом, но нет его.
Люди побродили, пошумели и разошлись. Больше Назарбая на том базаре не видели.
Зато стали видеть в других местах. Раз — на свадьбе, раз — на похоронах, просто на улице или на дороге. Говорили, что больше он ни с кем не разговаривает.
Улыбается так же тихо и кротко. Тем, кто его обижает, всегда приходится несладко, а те, кто желают ему хорошего, никогда об этом не жалеют. Только пожелать надо от чистого сердца, ничего не ожидая взамен. Это мало у кого получается. Чаще у приезжих, и тех, кто о Назарбае никогда не слышал. О нем стараются не болтать, покривишь душой — неизвестно как откликнется. И встреч с ним никто не ищет, да и как его узнаешь? Мало ли нищих?
Вот такую историю рассказала Тогжан и спрашивает:
— Так ты говоришь, его видела?
— Кого-то видела, может, и его.
— А он говорил что-нибудь?
— Нет, кивнул только.
— А ты ему?
— Поздоровалась.
— Здравствуй, значит, сказала, — подытожила Тогжан и пошла укладывать внуков.
И тут стало до меня доходить. С детства я даже не болела — жила со всевозможными аллергиями и диатезами. Ничего нельзя, от всего сыпет, от всего плохо. А тут я пятый день с детьми на траве валяюсь, фрукты ем с дерева, со стола тяну не глядя что, цветы нюхаю — и ничего. Хорошо все. Как так и надо, ничего не болит. Сумку свою с лекарствами — постоянную спутницу — не открывала ни разу.
В гостях пробыли мы еще неделю. Сперва думала, это экология здесь такая, вернусь в Москву, то ли еще будет. Но — нет. Прошло пять лет. Я здорова. И дети мои, которых раньше мы не решались заводить из-за моей болезни, тоже.
А муж мой тогда подписал контракт (если это еще кому интересно). Денег хватило, чтобы перекрыть убытки, спасти бизнес. А через год мы выкупили долю его, теперь уже бывшего, партнера.
