Отдалённый и неясный звук заставил Кузьминичну приподняться и напрячь слух. Собака? Да нет, откуда в этой глуши взяться домашней псине? Но звук, очень похожий на лай, повторился. Потом ещё и ещё, приближаясь. И скоро уже совсем явно слышалось собачье гавканье…
— Я здесь! Эй! Здесь я!!! — собрав все силы, что ещё оставались, закричала Кузьминична. — Помогите, лю-у-у-у-д-и-и-и-и, я зде-е-есь!
День клонился к закату, макушки деревьев окрасились в багровые оттенки, словно солнце, опускаясь за горизонт, прошлось по ним мягкой тёмно-алой кистью. Близилась ещё одна, возможно, последняя ночь Кузьминичны…
Пожилая женщина, с трудом переступая, вышла на относительно ровную и сухую полянку:
— Ну, пожалуй, здесь и заночую… Ох, грехи мои тяжкие, и помереть по-человечески не выходит… Видать, так и останусь непохороненной…
А началось всё с неделю назад, когда Кузьминична собралась в лес. Всю-то жизнь она в этот лес ходила, почитай, выросла тут. Каждую кочку знала, бывало, и ночевать оставалась, когда в сезон за ягодой хаживала. А вот на тебе — заблудилась. Голову, что ли, обнесло — заплутала почти сразу, как начала грибы собирать.
А телефон этот новомодный мобильный дома оставила — чего зря таскать с собой, потеряется ещё, неровен час. Поначалу и не волновалась: деревня рядом, солнце высоко, найдётся дорога, чего переживать-то? Но уже под конец первого дня тревога вползла в сердце женщины. Не радовала даже корзина, полная отборных белых грибов, которые хотела продать на следующий день — как раз закупщик собирался приехать, а грибочки-то нынче дороги.
Всю жизнь Кузьминична старалась побольше заработать. И муж был ей под стать: хозяйственный, расчётливый, рублик к рублику складывал, зазря денежку не тратил. За самые тяжёлые работы брался, лишь бы платили побольше. Как под конец восьмидесятых кооперативы разрешили, весь район, да и все соседние, исколесил с бригадой шабашников — школы, сады, фермы строили и ремонтировали.
Дом у них с Кузьминичной был добротный, богатый. Все удобства обустроили — ни у кого больше в деревне в те времена такого дома не было!.. Машину купили, потом вторую. Трактор свой приобрели. Для сыновей старались…
Потом муж помер. В одночасье на тот свет ушёл — сердце отказало, даже до пенсии не дожил. Старший сын тогда уже сам семейным был, неподалёку дом отстроил. Весь в отца пошёл Николай. Серьёзный, работящий. И жену выбрал по себе — единственная дочка главной бухгалтерши колхоза. Ох, хорошо умеет девка деньги считать! Жалко только, Бог деток им не даёт…Уж и лечиться ездила сноха, а толку мало. Кому нажитое богатство оставят?
А вот младшенький, Михаил, ей Богу, как другого роду-племени… И в детстве был странным: то на травину какую уставится и смотрит, смотрит, то придумает птенца выхаживать, которого кошка потрепала…
Когда отец-то помер, в армии Мишка служил. А ведь как предлагали ему: давай, сынок, справку какую тебе сделаем, время неспокойное, горячие точки кругом. Не ровен час, загребут на войну. А вот упёрся: пойду и всё служить. Ох, характер тот ещё, упрямства много. Да ужо бы дело, на пользу это упрямство шло, а то ведь впустую всё…
Пришёл из армии, и ни с того ни с сего вдруг в церковь ходить начал. Восстанавливалась тогда церковь-то, рабочие руки нужны были. Николай тоже было сходил, да батюшка ему сказал, что, мол, нечем рабочим платить. А кто ж за дарма горбатиться станет? Только такие вот малахольные, как Мишка. Тот в колхоз устроился механиком, а после работы — бегом на край деревни, где ещё в запустении стояла церквушка. И в выходные там же пропадал. На рынок надо бы ехать, мясо-молоко продавать, а он одно твердит: храм возрождать пора пришла. Эх…
И невесту нашёл себе такую же. Прости, Господи, голь перекатная, в приживалках жила у тетки своей — ни приданого, ни хватки житейской. В церкви и познакомились. Как объявил он, что жениться собирается, так Кузьминичну чуть удар и не хватил. Думала поначалу-то, что пройдет эта дурь у сына: ну, с кем не бывает — помилуются, погуляют, да и дружба врозь.
А он ни в какую: женюсь и всё тут, никакой другой невесты не надобно. Ну, мать, знамо дело, благословение своё родительское дать отказалась. А Мишка-то и не испугался — взял и ушёл из дому. Расписались молодые, батюшка обвенчал их — было это первое венчание в возрождённом храме. От колхоза дали квартиру, а в квартире-то — пустота.
От людей стыдно стало Кузьминичне, что сына, как неродного, за ворота вышвырнула… Скрепя сердце, пошла деньги с книжки снимать — на мебель, на технику бытовую молодым. Встретили её Мишка с женой с радостью, угостили пирогами, чаем напоили. А вот деньги брать отказались: спасибо, сказали, сами всё купим постепенно… Ну точно — малахольные.
С тех пор младший сын для Кузьминичны — отрезанный ломоть. Так и сказала: всё нажитое добро старшему оставлю. А он уж пусть как хочет распоряжается. Может, всё же родят ещё ребёночка. Хотя, конечно, уже возраст не юный. А коли нет… Судьба, видно, такая.
У Мишки вон зато пятеро. Со стороны глядя, потихоньку любуется Кузьминична: хорошие такие детки, незлобливые. В родителей пошли. Всегда поздороваются при встрече: «Здравствуй, бабушка». Ёкает сердечко-то — родная кровь как-никак. Но подожмёт губы и мимо ступает, твёрдо слово своё держит.
— Охо-хохоньки, — вздыхает женщина, устраиваясь под деревом на ночлег.
Вместо подушки — еловый лапник, вместо одеяла — старая куртёшка, в которой и пошла за грибами. И где теперь те грибы? Бросила корзинку уже на второй день — тяжела ноша-то оказалась.
Хорошо ещё, тепло стоит, хоть и осень не за горами. Голод уже не так остро чувствуется, как поначалу. Краюху хлеба, три помидорины да два яйца, что брала с собой, съела под вечер первого дня — тогда ещё надеялась, что на утро всё же выберется из лесу… От брусники да от черники, что изредка ещё попадалась на пути, во рту уже оскомина набита. Пробовала грибы сырыми есть, не смогла — не принимает душа такую пищу. Набрела давеча на куст лещины — откуда и взялся в чаще-то? — да разве разгрызёшь старческими зубами лесные орехи? Мутит, мутит всё время, голова кружится…
Сумерки сгустились, и как-то сразу резко всё вокруг стихло. Только изредка ухала где-нибудь в отдалении ночная птица. Кузьминична забылась непрочным сном…
Сознание, освободившись от оков реальности, возвратило её в то время, когда она, совсем ещё ребёнок, ходила в этот же лес со своей старенькой бабулей. Та с любовью, терпеливо показывала внучке, где растёт самая сладкая ягода, где нужно копать корень надрывницы, где лучше рвать иван-чай. Утомившись, садились они на прогретую полуденным солнцем траву, бабуля развязывала плат с нехитрыми припасами, протягивала внучке сваренное вкрутую яичко с ломтиком малосольного огурца… Ммммм! Куда там заморским деликатесам до такого лакомства, приправленного ароматами цветущего разнотравья!
Пообедав, ягодницы ложились в тенёк, и бабуля начинала рассказывать свои такие добрые и чуднЫе истории. Маленькая Кузьминична слушала не перебивая, словно заворожённая, впитывая каждое слово мудрой бабушки. Особенно ей нравились рассказы про доброго Боженьку, который так любил всех людей, что послал к ним сына Своего. Одного только не могла понять девочка: как так — знал Бог, что убьют сына Его, да всё равно не стал спасать…
— Точно ли Бог всё может, бауш? — спрашивала она, улучив момент.
— А то как же, внученька? Всемогущий Он, — отвечала старушка, проводя шершавой ладонью по непослушным волосам девочки.
— Что ж не спас сына-то? Али не успел? — не унималась та.
И бабуля в который раз начинала долгий рассказ о Великой Жертве Господа во имя спасения всего человечества. После этих рассказов Бог виделся девочке строгим, но совсем не страшным человеком, который знает всё-всё о ней и готов простить любые шалости, если только она сама захочет этого прощения…
Привиделись Кузьминичне и похороны бабули… Тихо ушла старушка — как жила. Проснулась поутру, молитву сотворила, собралась чаю выпить, присела у стола и скончалась.
Всё её нажитое имущество уместилось в большом кованом сундуке. Вернувшись с кладбища, мать с отцом открыли сундук и стали разбирать нехитрый скарб. Юбки, кофты, платки раздали соседским старушкам. Книги, коих нашлось в сундуке десятка с два, повертев в руках, отложили в сторону: что делать с молитвословами да с псалтырями коммунистам-атеистам? Потом всё же решили снести их в соседнее село в церковь — выкинуть рука не поднялась.
На самом дне сундука в чистой тряпице была завернута сберегательная книжка и несколько облигаций. В книжке значилась сумма 312 рублей 52 копейки — всё, что накопила бабуля за 80 с лишним лет жизни… Под книжкой, завёрнутый в обрывок газеты, лежал маленький медный крестик на серебристой верёвочке.
— Твой это, доча, — сказала мать Кузьминичне, вытирая слёзы.
Та, уже почти что комсомолка, пожала плечами: зачем-де он мне? Куда потом делся крестик, девочка и не задумывалась.
И вот сейчас, в зыбком сне, вдруг почему-то это её очень стало беспокоить… Словно услышав мысли Кузьминичны, предстала перед ней и сама бабуля. «Что ж ты крестик-то не сохранила, внученька?» — с укоризной произнесла она и протянула морщинистую руку, словно вновь хотела погладить внучку по голове.
Кузьминична резко проснулась. Сердце колотилось в груди, готовое выпрыгнуть вон. Женщина не сразу поняла, где находится. И только гулкое «ку-ку», раздававшееся поблизости, вернуло её в реальность.
Уже почти рассвело. Было зябко. Одежда наволгла от выпавшей росы. Всё ещё находясь под впечатлением ото сна, Кузьминична, кряхтя, попыталась встать. Ноги не слушались. Повторив попытку, женщина поняла, что настал конец её скитаниям по лесу. Дальше идти она не сможет. Почему-то этот факт абсолютно не расстроил — наверное, сказались недельная усталость и голод.
Неожиданно для самой себя Кузьминична произнесла: «Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось?» Усмехнувшись, приготовилась услышать в ответ тишину… Но кукушка сначала робко, потом словно войдя во вкус, куковала и куковала. Когда количество «ку-ку» перевалило за второй десяток, Кузьминична перестала и считать. Просто слушала непрерывающиеся звуки. Так вдвоём с кукушкой они и встретили новый день.
Почувствовав жажду, женщина сорвала лист покрупнее, собрала на него с травы, насколько могла дотянуться, капли росы и смочила губы. Легла.
Вон оно как в жизни бывает: столько планов было, столько задумок… Крышу перекрывать собиралась, уж и материал закупила — металлочерепицу. Нарядная крыша была бы, ярко-бордовая. Кто теперь этим займётся? Да и надо ли?.. Больно сжалось сердце Кузьминичны. Всю жизнь старалась жить так, чтоб не хуже — лучше других, чтоб не она, а ей завидовали… Чему вот теперь завидовать? И костей не найдут, если только кто случайно наткнётся. Хорошо, если зверьё не растащит…
Отдалённый и неясный звук заставил Кузьминичну приподняться и напрячь слух. Собака? Да нет, откуда в этой глуши взяться домашней псине? Но звук, очень похожий на лай, повторился. Потом ещё и ещё, приближаясь. И скоро уже совсем явно слышалось собачье гавканье…
— Я здесь! Эй! Здесь я!!! — собрав все силы, что ещё оставались, закричала Кузьминична. — Помогите, люууу-дииии, я здесь!
И уже через несколько минут мохнатая морда тыкалась в лицо и ладони женщины, слизывала со щек солёные слёзы. А потом и хозяин пса — Михаил — обнимал мать.
…В больнице Кузьминична провела три недели. Организм, несмотря на возраст, восстановился быстро. О том, как проходили поиски, рассказала ей знакомая санитарочка.
Спохватились Кузьминичну к вечеру первого дня, сыновья собрали деревенских мужиков, начали прочёсывать лес. Потом подключились спасатели из райцентра. На третий день нашли корзину с грибами, но на том операция и заглохла: как сквозь землю провалилась потеряшка… Вертолёт подымали, да толку не было.
А ведь нашлась Кузьминична совсем в другой стороне, как бы кругом обошла деревню, и совсем недалеко от крайних домов… Спасателей на пятый день отозвали — другая надобность появилась. Да и из мужиков добровольцев почти не осталось. И только сыновья Кузьминичны Николай с Михаилом, как заведённые, искали мать, возвращаясь домой только когда совсем уже темнело, а с рассветом вновь уходили в лес. В то утро младший, услышав пение кукушки в другой стороне от деревни, неожиданно решил изменить маршрут поиска…
Вернувшись домой, Кузьминична первым делом сходила в церковь. Заказала поминальный молебен по бабушке, купила себе простенький крестик на серебристой верёвочке, поставила свечки за здравие всех, кого любила. А потом пошла в дом Михаила — в гости к внукам. Пора было начинать жизнь с чистого листа. Долгую жизнь, что напророчила ей кукушка.
