На скамейке у подъезда сидели двое: Николай Григорьевич и Алла Сергеевна, старые соседи. Сегодня пожилая женщина была не в духе.
— Эх, Григорьевич, видать, не дождаться мне правнуков. Хоть я и рано свою Ленку родила – в двадцать лет. Времена меняются… Теперь уже внучке скоро тридцать. По нашим меркам – старая дева, а она замуж не торопится, не то, что рожать.
— Да, — улыбнулся Николай Григорьевич, — раньше мы таких как ты называли «уж замуж невтерпёж». И чего так рано выскочила? По любви или как?
— Да ну тебя. По любви, конечно. Никто не принуждал. И родила вовремя, считаю. Чего с этим делом тянуть? Хорошо рожать молодой, а не старорожащей, как теперь записывают с двадцати пяти лет.
— Меня мать в сорок два родила, — с гордостью сообщил Григорьевич. – Но, правда, я уже пятым был. Младшеньким. А теперь твоя внучка пятерых рожать не станет… Одного еле-еле, небось, и то при помощи нашей доблестной медицины. Научились, говорят, даже роды обезболивать. Вот, казалось бы, рожайте да рожайте. Ан нет. Не хотят.
— Верно. В 60-е годы таких больших кредитных отпусков не давали. Быстро на работу выскакивали. Надо было деньги на жизнь зарабатывать.
— Зато квартиры на производстве давали, — с грустью вспомнил Николай Григорьевич. – Отработал несколько лет – получи в порядке очереди. Стабильность!
— Это да, точно, — поддакнула Алла Сергеевна. – Помню каким для меня шоком было после перестройки понять, что квартир бесплатных больше не будет ни-ког-да… Всё надо будет покупать самим новому поколению – нашим внукам и правнукам. А на что? Как? Если только смерти нашей дожидаться… когда жильё освободим…
— Смерти нашей дожидаться им нечего. Нам самим ещё поскрипеть-пожить охота. А им уже сейчас надо жить, — заметил Николай Григорьевич, — потому и семьи не могут они рано завести. Жить-то негде! Вон, птицы по весне с веточками все летают, чтобы птенцов завести – сначала гнезда вьют. А ты говоришь, когда внучка замуж выйдет…
— Верно. Только мы раньше и по коммуналкам жили, и в общежитиях, и в бараках. Кто как. С детьми, с бабушками старыми. И ничего. Трудились. А квартир многие дожидались годам к сорока, а кто и позже, по мере строительства, — ответила Алла Сергеевна.
Старики замолчали, озабоченно вглядываясь куда-то вдаль, будто окунулись в те свои молодые годы и взвешивали: когда же было лучше — тогда или сейчас? И не находили единственно правильного ответа.
Наконец, Николай Григорьевич нарушил молчание. Он кашлянул и, улыбнувшись соседке, сказал:
— Ладно тебе, Сергеевна, родит, не родит… Лишь бы наши дети и внуки счастливы да здоровы были. А мы своё жилище по-любому с собой на тот свет не унесём, тут им оставим. Может, когда и помянут добрым словом.
Глаза Николая Григорьевича стали влажными. Его сын уехал с семьёй работать за границу. Редкие встречи, звонки, свидания с внуками скрашивали его жизнь, он уже привык жить один, оставшись вдовцом лет десять назад.
Алла Сергеевна была ему все эти годы доброй подругой, приятной собеседницей и советчицей. Выходя на вечерние посиделки у подъезда, они рассказывали друг другу о своих детях и внуках, радовались вместе их удачам и добрым новостям.
Соседи, проходя мимо них, всегда уважительно здоровались, знали, что если старики на скамейке, то значит, не болеют – здоровы…
Однажды Алла Сергеевна заметила:
— Вот мы с тобой Григорьевич, столько лет дружим по-соседски, по-людски. А ведь не станет нас, и скамейка наша опустеет. Молодёжь сидеть вечерами тут не будет. Это не то поколение, которому нужен душевный разговор с соседом.
— Мда… — протянул Николай Григорьевич. – У них теперь смартфоны, ноутбуки. Они там и беседуют, и знакомятся. Не глядя в глаза друг другу… Не видя выражения лица. Так что мы с тобой — вымирающее поколение.
— Ну, опять ты про своё… Поживём ещё, поболтаем. И скамейка наша постоит. Покрасить бы надо к лету. Пошли-ка чай ко мне пить. Сегодня я плюшек с утра напекла. Заодно и новости вместе поглядим. Старина ты моя, старина…
