В Ольшанке не знали, в том числе и родители, кто отец Клавдиных близнецов. Несколько лет назад по комсомольской путевке она, веселая и разбитная, любительница песен и танцев, уехала на строительство Курской электростанции, штукатурила дома, а возвратилась в село с мальцами на руках, неузнаваемо притихшая, остепенившаяся, точно ее подменили. И не только обличьем, своей белокуростью, но и серьезностью стала она похожа на отца, сельского фельдшера, которого в округе знали буквально все — и стар и млад.
Отец скоропостижно умер, и молодая женщина осталась в родительском доме со старухой матерью да шестилетними двойняшками. Спустя год после возвращения Клавдия устроила мальцов в детсад, а сама пошла в доярки.
Она твердо решила: отныне все у нее вошло в колею, больше никаких поворотов в личной судьбе не будет, надо полностью отдать себя Алешке и Сережке.
Однажды, уже под вечер, дородная тетка Варвара привела к ней на постой молодого мужчину, пропыленного и неумытого, с побурелыми от солнца и ветра скулами, в застиранном комбинезоне.
Клавдии в тот час дома не было, пришедших встретила ее мать — седенькая, но еще довольно шустрая Егоровна. Она пригласила их пройти и присесть; на стул же опустилась лишь соседка, а на коленки ей тотчас же взобрались выбежавшие из другой комнаты двойняшки, получившие от нее гостинец — по конфете каждый. Конфузясь своей неряшливости, Варламеев так и остался стоять у входа.
— Да вы не стесняйтесь, не в монастырь попали,— с шутливостью кивнула ему старая хозяйка.
— Ничего, мне лучше тут, а то я весь асфальтом пропах,— скромно отговорился он.
— Ладно, пущай там, у порога, он человек деликатный,— низким, почти мужским голосом решила за всех соседка.
— Комнатка для постояльца у вас есть, стало быть, и приютите человека,— сказала она Егоровне, забавляясь с мальцами.
— Есть-то есть, да как же без нее решать, без Клавдии?— неуверенно протянула та, вглядываясь в Варламеева.— Она ведь хозяйка, ее воля.
— Так на время ж. Пущай, Егоровна, и в вашем доме мужчина помаячит. Покойный Павел Федорович без всяких сомнений пустил бы. Да и Клавдия женщина с понятием.
Должно быть, последние фразы рассудительной соседки растрогали Егоровну, она подобрела.
— Дочкой я теперь, слава богу, довольна. Старается, признали ее. Однако насчет жильца вce равно надо у нее спрашивать. Говорю же — она голова в доме.
Варламеев между тем осмотрелся. Он сразу оценил чистоту и порядок в комнате.
— А где их отец? — сам не зная для чего кивнул Варламеев на двойняшек.
На вопрос Егоровна не ответила, и он поспешно добавил:
— У моей сестры ребят побольше. Четверо. Мужики!
Засуетившись, старая хозяйка показала ему комнату с окном на огород, и поинтересовалась, надолго ли он намерен поселиться.
— Поживу, покуда не проложим дорогу в Дубки,— ответил Варламеев, будто хотел убедить, что с ним в общем-то поладить легко, что мужчина он обстоятельный и дельный, может кое в чем даже помочь в домашнем хозяйстве.
— Коль устраивает комнатка, пущай перебирается,— сказала Егоровна соседке, словно той принадлежало последнее слово.
— Ну добро, я так и знала, что все уладится,— прогудела довольная тетка Варвара и ушла.
А двойняшки тотчас же без робости и смущения подступились к Варламееву, с ребячьей доверчивостью похвастались:
— А нам мамка обещала велосипед купить!
— Да неужто? — изумился он и присел перед ними на корточки,— Значит, будем кататься. Я умею и вас научу.
Егоровна обратила внимание , что чем-то он похож на добрейшего Павла Федоровича, с которым в ладу и согласии было прожито почти полвека. Вот бы и Клавдии так-то…
Через полчаса Варламеев с зашарпанным чемоданчиком в руке перебрался в дом под шиферной крышей, с сиренью, гвоздиками и петуньями в палисаднике.
Когда пришла Клавдия и увидела квартиранта в комбинезоне, вставшего ей навстречу, она не удивилась. Выслушала объяснения матери и спокойно сказала, словно уже знала о его появлении в доме:
— Что ж, гостиницы в Ольшанке нет, надо же приезжему как-то перебиться.
Варламеев решился помыться по пояс, чтобы потом не стесняться в отведенной ему комнате. Он вышел во двор, принес из колодца ведро воды и, сняв с себя комбинезон и рубашку, начал умываться под висевшим у забора рукомойником. Клавдия остановила его. Она вынесла таз с подогретой водой, подала свежее полотенце.
— Вы откуда родом? — спросила она Варламеева уже в доме, за чаепитием.
— Рязанский я, из есенинских мест,— ответил он с той мужской несуетностью, которая свидетельствовала о его нелюбви к болтовне.— У нас там заливные луга, тихая Ока да лес. Красотища! Хорошо и летом и зимой.
— А шабашничаете почему?
— Я шабашник не настоящий. Подрядился с односельчанами, чтобы подзаработать деньжат для сестры, у которой живу. Овдовела она, а детишек одеть, обуть надо и вообще. Вот я и решил помочь ей.
Клавдия в упор посмотрела на квартиранта, подумала и спросила негромко:
— А своей семьи у вас разве нет?
— Поди уж вторую иль третью жену сменил? — добавила Егоровна.
Варламеев не успел ответить. Двойняшки вдруг расшалились, наперебой взялись допытываться у матери, когда же наконец купит она им велосипед. Клавдия гребла их в охапку и унесла в другую комнату в постель.
А Варламеев остался сидеть за столом, выпил еще стакан чаю; никогда прежде ему не было так хорошо, как в этом чужом доме, в присутствии хозяек — молодой и старой. Он посожалел, что не взял с собой в Ольшан костюм и белую рубашку, в которые можно было бы приодеться после работы.
Обычно засветло, Варламеев брал в руки топор или молоток, прибивал, ладил во дворе и в доме. И непременно в тот час около него оказывались близнецы. Постепенно, как-то само по себе, он научился различать их, ка различали Клавдия и ее старая мать: Алешку — по щербатинке в зубах, Сережку — по родинке-крохотульке за ухом.
В воскресенье он принес мальцам детский двухколесный велосипед. Шел мимо сельмага, он испытывал в душе такую щедрость, что взял да и купил на радость себе и мальчуганам. Тем более, что в продаже был один-единственный велосипед.
— Да зачем же вы тратитесь, раз у вас четверо своих племянников? — упрекнула его Клавдия, но ее глаза светились от невысказанной благодарности.
В тот же вечер Варламеев принялся учить двойняшек кататься. Он усаживал на велосипед то одного, то другого и, держась за седлецо, изогнувшись, бегал по двору до тех пор, покуда не уморился. Щербатенький Алешка за полчаса наловчился нажимать на педали и выруливать, о у Сережки получалось куда хуже.
Маленький неудачник под конец расплакался от огорчения. Варламеев потискал его за плечи, утешая и подбадривая:
— Не расстраивайся, парень! Главное — настойчивость, тогда мужчина всего сможет достичь. Понял?
— Он сможет, сможет! — заверяла с крыльца Клавдия.
Егоровна наблюдала из раскрытого окна.
— Смотри, не упусти своего счастья, само просится в руки,— шепнула Клавдии мать, когда жилец отчаевничал и скрылся в своей комнате.
— Что говоришь, подумай! — пробормотала дочь, но в материнские глаза посмотреть не смела.
Как-то Клавдия надумала угостить Варламеева домашним обедом. Вообще-то шабашники питались кто как мог, иногда по договоренности еду готовила тетка Варвара.
Мастерица кухни, Егоровна сготовила редчайшей вкусноты украинский борщ, духовитое жаркое и компот из вишни. Клавдия наполнила всем этим кастрюльки, уложила в хозяйственную сумку и, принарядившись, отправилась в сторону села Дубки. По дороге ее подбросил попутный грузовик. И когда она выбралась из машины, то сразу увидела среди работавших мужчин тощую, не ахти какую складную фигуру жильца. Без рубашки, с побурелой от загара спиной, он разравнивал граблями щебенку. Лишь на мгновение ее внезапное появление смутило его, должно быть, постыдился перед товарищами, но тотчас же он обрадовался, воскликнул первое, что пришло на ум:
— Вот коптимся тут на солнцепеке, как черти! Полнормы сегодня уже выполнили… Что, никак дома чего случилось?
— Нет, все благополучно,— засмеялась Клавдия оттого, что он заговорил о ее, кутовском, доме, как о своем.— Обед принесла. Угощайтесь. Все садитесь!
В тени придорожной акации, Клавдия расстелила прихваченную с собой скатерть, расставила кастрюльки, рабочие смущенно уселись. Варламеев ел с аппетитом изрядно проголодавшегося работяги и незлобиво поругивал колхозного председателя за перебои с доставкой щебня и асфальта, а то бы с дорогой управились раньше.
— Куда ж вы тогда — к себе, на Рязанщину? — помедлив, спросила Клавдия.
— А то ж куда! Факт, вернусь на работу в лесничество.
Варламеев наклонил к своему лицу ветку акации прижмурясь, затихнув, принюхивался к ее медовому за паху, что-то припоминал, к чему-то мысленно примерялся.
— А ведь вы — золото, Клавдия Павловна! — вдруг нарушил молчание Варламеев. — Дурак тот, кто вас не оценил.
— На мое прошлое намекаете? — спросила она, но приниженно, а вызывающе. — Не надо.
— Понимаю, понимаю,— поспешил согласиться Варламеев.
Он вмиг посерьезнел, потому что в упор глянул в ее строговатo-серые, чего-то ждущие глаза. До чего же славная, редкостная женщина, эта Клавдия Павловна, молодая мать-одиночка, как ее называли в Ольшанке…
На другой день Варламееву доставили телеграмму. Телеграмма была из родного села и так его встревожила, что он тут же снова подался к своим товарищам объясняться.
Вернулся Варламеев через час, все такой же нетерпеливый и горестный, быстро собрал свой чемоданишко.
— Не знаю, застану ли сестру в живых,— сокрушался он перед тем, как уйти. — Увезли с тяжелым инфарктом в больницу. А племянники там одни. Вот…
Клавдия пошла проводить его до автобусной остановки. Ее мучило то, что вчера они ничего особенного не сказали друг другу, и теперь она не знала, надо ли надеяться на что-нибудь, вернется ли он или не вернется.
Когда подкатил автобус, Варламеев взял ее руки в свои, прижал к шершавым скулам и с минуту вдыхал их милое, волнующее тепло. И все же, как в предыдущие дни, как и вчера, он ничего особенного не сказал ей в утешение.
Автобус тронулся, а Клавдия в одиночестве постояла еще немного на опустевшей остановке. Сердце у нее зашлось в тревоге. Будь она посмелей, понастойчивей, возможно, и удержала бы возле себя понравившегося ей человека, опутала, привязала бы крепче крепкого, как это удается другим женщинам.
Домой Клавдия вернулась опечаленная, а увидела во дворе Алешку и Сережку с дареным велосипедом, и вовсе загрустила.
Но через месяц, он вернулся к Клавдии. Уже не смог без нее и без ее двойняшек. Он стал работать в лесничестве. Егоровна не могла нарадоваться счастью своей дочери.
