«На экзаменах моя собака храпела под столом». Как незрячая абитуриентка шокировала преподавателей университета

До 8 лет не понимала, что что-то не так, а теперь комфортнее среди зрячих.
Светлане Лапатской из Новосибирска комфортнее в обществе зрячих, она танцует кизомбу, катается на коньках, увлекается общественной работой и пишет рассказы о своей собаке-поводыре. К жизни она относится с юмором, к неприятным замечаниям – философски, а упрямство помогло ей найти общий язык с собакой.

Мысль поступить на факультет журналистики пришла ко мне после поездки в Москву на слет владельцев собак-поводырей. Эмоции и впечатления оказались настолько яркими, что я решила записать их. Результатом осталась довольна.

Свой выбор остановила на Новосибирском государственном техническом университете. Документы подавали с мамой. Вместе с заявлением на обучение мы сразу написали заявление на предоставление тьютора во время вступительных экзаменов. В приемной комиссии меня несколько раз предупредили, что на факультете филологии и журналистики нет бюджетных мест и за обучение придется немало заплатить – больше 100 тысяч в год. Одновременно я пробовала поступить еще на два направления гуманитарного факультета. Пришлось сдавать больше экзаменов – пять, зато было больше гарантий поступить.

Первыми были экзамены по истории и литературе. Сразу два в один день. Не скажу, что мне было особенно тяжело. К истории я заранее готовилась, выучила ответы по 25 билетам и написала интернет-тест довольно быстро. Тестирование проходило в отдельном кабинете, других экзаменующихся рядом со мной не было: я называла ответы вслух и этим могла склонить к списыванию других. Когда через некоторое время приемная комиссия вернулась в наш кабинет, они думали, что я еще раздумываю над тестом. Тьютор порадовал их, сообщив, что мы уже все написали. Результат получился приличный – 68 баллов из 100. Преподаватели были в шоке, что я написала так хорошо и так быстро.

Мама меня всячески поддерживала во время экзаменов. Перерыв между двумя предметами был небольшой, и нужно было успеть перекусить. Перед литературой я переживала больше, чем перед историей. Тест все же сдавать легче – там выбираешь ответы.

На литературе за два часа нужно было написать сочинение шрифтом Брайля и успеть продиктовать тьютору, чтобы он переписал обычным языком. Поэтому я торопилась. Я выбрала тему о войне, мыслей было много, и хотелось написать побольше. Преподаватели готовы были увеличить время, но обошлось без этого. Сочинение мне не понравилось. Сдавая его, я прямо сказала, что моя работа мне не нравится. На что преподаватель полушутя-полусерьезно попросила не подсказывать ей. Я не думала, что мне дадут такую высокую оценку – 85 баллов из 100 и скажут, что я грамотно написала и в сочинении есть интересные мысли.

Присутствие собаки в аудитории не шокировало экзаменаторов. Азалия вела себя спокойно. Она привычная, еще в медицинском колледже сопровождала меня на занятия. Во время вступительных экзаменов в НГТУ она спала под столом. Правда, она похрапывала и подгавкивала во сне. На литературе она откровенно храпела. Мне это не мешало, а даже помогало – было смешно и снимало стресс. Я пыталась ее толкать, чтобы она перестала храпеть. Преподавателей собака тоже веселила, они в шутку уточнили, помогала ли мне собака написать тест по истории. Я в тон им ответила, что она подгавкивала из-под парты, подсказывая, какой ответ правильнее.

До 8 лет не знала, что со мной что-то не так

Когда я родилась, мои родители были совсем молодые – им исполнилось по 19 лет. Я появилась на свет недоношенной, и меня поместили в кювез – дорастать до необходимой нормы. По какой-то причине мне не закрыли глаза, и кислород обжег сетчатку. Врачи ничего не заметили.

Родители поняли, что я не вижу, уже дома, когда стали покупать яркие игрушки – я на них никак не реагировала. Лечиться нас отправили в Санкт-Петербург к замечательному доктору. От него родители услышали, что привезли меня поздно – ткани глаз уже не росли, шансов восстановить поврежденную сетчатку почти нет. В раннем возрасте можно было бы сделать операцию по восстановлению сетчатки, такой опыт у врачей был. Хирург удалял частички омертвевшей ткани, и она дорастала сама. Несколько операций мне все же сделали. Правый глаз немного спасли, и какое-то время я видела яркие цвета и большие предметы, которые перегораживали мне свет. Детали, конечно, не различала.

Я думаю, мама с папой были в шоке от такого удара. Они были молодые, и для них это было полной неожиданностью. Они тяжело переживали, но их поддерживали мои бабушка и дедушка. «Ничего страшного, воспитаем ее как обычного ребенка», – говорили они.

В те времена не было интернета и негде было узнать, как воспитать незрячего ребенка. Общество делало вид, что инвалидов нет, и родители даже не думали, что в Новосибирске есть школа для незрячих детей.

Какое-то время мы все жили в убеждении, что я пойду в обычную школу. Мне купили магнитную доску с русским алфавитом, поэтому я знаю, как выглядят буквы для зрячих.

До восьми лет я жила в счастливом неведении, до тех пор, пока не пошла в школу. Мои зрячие друзья уже учились. Я знала, что они самостоятельно ходят на занятия, и мечтала о том времени, когда мне исполнится семь лет. Но в семь лет я снова попала в больницу – мы поехали на заключительную операцию в Питер. Зрение мне не вернули, но здоровье стало лучше.

Когда меня первый раз повезли в школу, я по дороге искренне недоумевала: почему меня везут так далеко – с двумя пересадками? Я же знала, что рядом с домом есть школа. Когда завуч такой далекой школы предложила индивидуальное обучение, я сразу поняла – что-то не так. Мне объяснили, что нужно пройти программу двух лет за один год, чтобы догнать ровесников и учиться по системе Брайля вместе с ними.

Через год я догнала сверстников и пошла в школу для незрячих и слабовидящих. Там начался новый этап в моей жизни. До этого я не знала о существовании таких же людей, как я. Я считала, что у меня все в норме – как и у других. Родители относились ко мне, как к обычному ребенку. Мне по медицинским показаниям нельзя было много бегать, но я бегала и даже ездила на велосипеде. Я подъезжала к дереву и спрашивала у мамы, как его объезжать – видела большой предмет, а пустое пространство вокруг не видела, особенно если дерево было не одно.

У нас был самый большой класс – 8 человек. Обучая слабовидящих детей, преподаватель должен подойти к каждому ученику, каждому дать потрогать, каждому объяснить. Поэтому класс считался очень большим. Мальчики меня приняли легко, с ними мне было проще. С девочками отношения сложились не сразу. В классе их было всего две, и они подружились в первом классе, им хотелось гулять вдвоем. Повзрослев, мы стали ходить втроем, но мне не хватало подруг именно в детстве. Я была замкнутым ребенком.

С 11 лет я стала ночевать в школе, чтобы научиться самостоятельности: заправлять постель, ухаживать за собой. Дома стоило мне пожаловаться и сделать жалобные глазки, как на помощь приходил папа. Поначалу самой ориентироваться в школе было трудно. Даже найти свою одежду в шкафу было непросто. Все девочки были одного роста, почти одного размера и ходили в одинаковой форме. Поэтому на одежду пришивали отличительные знаки: веревочки, пуговицы и другие.

В третьем классе поступила в музыкальную школу. С одной стороны, мне нравилось заниматься музыкой, с другой стороны, я воспринимала это как обязаловку. Но раз надо – ходила и школу закончила успешно. Одно время я даже думала учиться дальше по классу фортепиано в музыкальном колледже, но потом поняла, что это не то, что мне нужно.

Мазала масло руками, а пуговицы пришила к шторам

Бытовыми вопросами мама меня не напрягала, но домашнему хозяйству учила. Незрячих детей довольно часто одевают и обувают родители. За них нарезают бутерброды, и я знаю случай, когда мужчину настолько оберегали, что он до 30 лет не знал, что такое палка колбасы – видел ее только в виде ломтиков на хлебе. Моя мама относилась к возможным ранам философски – порежешься так порежешься, но учиться надо. Она помогала мне находить нестандартные решения. Какое-то время сложно было размазать ложкой масло на хлебе. «Мажь прямо руками. Испачкаешься, зато размажешь», – подсказала мама. Но первый урок самостоятельности преподал мне дедушка. Я приехала к нему в гости и попросила яблоко.

«Разрежь», – просто ответил дедушка.

«Я не умею резать яблоко», – возразила я.

«Сейчас будем учиться», – сказал он.

После такого открытия я решила продемонстрировать свои навыки родителям. Настоящего ножа я боялась, и я взяла пластиковый из детской посудки. Конечно, яблоко разрезать не удавалось. Мама подсказала, как справиться с кухонным ножом. И я стала потихоньку учиться готовить. Но это не самое любимое мое занятие. В еде я привереда, но сама готовить сложные блюда не хочу. У меня нет творческого подхода к этому процессу. Обычно я варю простые блюда: лапшу или гречку. Главное, чтобы было что поесть.

С пуговицами тоже было сложно. Моя мама – швея. «Как-то неправильно у вас получается. Вы шьете, а дочка не умеет», – сказала ей как-то преподавательница. Мама решила исправить это недоразумение. На даче она дала мне коробку с пуговицами и сказала: “Как хочешь, так и пришивай. Надо научиться – значит надо”, – и ушла в огород. Характер у меня упрямый. Если мне сказали что-то не делать, я сделаю из принципа. В тот раз я решила отомстить. Все пуговицы из банки пришила к шторе на окне. Мама ругать меня не стала – занавески все равно были старые, но порадовалась, что это произошло на даче, а не в квартире. Хотя позже, рассказывая эту историю, мама признавалась, что ей было даже удобно хранить пуговицы таким способом и, в конце концов, ей понравился необычный декор на окне.

То, что меня видят – проблемы других людей

В детстве я часто спрашивала у родных: «Как это – видеть?» Мои представления об окружающем мире складывались из рассказов людей и информации, полученной через органы чувств. В парке я трогала ствол дерева, и оно меня сначала не заинтересовало – толстая, шершавая палка. Потом папа поднял меня на руки, и я узнала, как выглядят на ощупь ветки и листья. В подростковом возрасте я думала, что небо жидкое, как вода, а облака – как загуститель в этой воде. Сейчас для меня небо – пространство, в котором есть много всего.

Самый интересный момент для меня был, когда я пыталась понять, что видят люди, а что нет. В дошкольном возрасте мне казалось: если я не вижу, то меня тоже никто не видит и можно делать все что угодно. Как человеку-невидимке. Для меня было загадкой, как мама меня видит, когда я стою к ней спиной. Потом выяснилось, что спиной все-таки должна не я поворачиваться, а тот, от кого хочу спрятаться.

В подростковом возрасте мне было неважно, как я выгляжу: опрятно или неопрятно. Я же все равно ничего не вижу! А то, что меня видят – это проблемы других людей.

Мама мне говорила, что если ты не видишь, это не значит, что люди не видят тебя и не могут составить о тебе впечатление. Родителям приходилось следить за мной: как я одеваюсь, причесываюсь. Когда я стала старше, у меня наступила другая крайность: казалось, что будет видно незначительную пылинку. Сейчас я отношусь к своему внешнему виду спокойно. Но сарафан каких-нибудь диких ярких цветов не надену.

Цвета есть у меня в ассоциациях. Например, зеленый как травка: успокаивающий, расслабляющий. Красный цвет для меня – яркий. Белый цвет – холодный. Он у меня ассоциируется с больницей. С детства я не любила медучреждения, переступая порог больницы, начинала плакать. С тех пор мама не носит белую одежду. Когда я видела маму в белом (в то время я различала красный и белый цвета) – плакала. Желтый цвет у меня ассоциируется с солнцем. Но от солнца болят глаза, поэтому желтый цвет я не люблю.

Мне снятся сны. Во сне я вижу дерево таким, каким я его представляю. Люди мне тоже снятся. Если днем я брала человека за руку, мне может присниться прикосновение его руки, может присниться голос или свойственные ему фразы, запах его парфюма.

Характеры у нас с собакой похожи

Я долго не хотела поводыря. Боялась собак, и казалось, что с собакой ходят только те, кто не умеет ходить с тростью. Зимой с тростью было ходить сложнее. Тропинки заметало, маршрутное такси останавливалось в разных местах. Я часто терялась. А в середине дня прохожих на улицах мало – спросить дорогу не у кого. Поэтому решила взять собаку.

Экзамен по завершению своего обучения Азалия сдавала три раза. В первый раз она не захотела показывать свои умения из-за незнакомых людей. Второй раз экзамен принимала инструктор, которая хорошо знала собаку. Но Азалия снова заупрямилась – ей не хотелось проходить маршрут. В третий раз она тоже решила показать свой характер. Я дала Азалии команду идти, а она стоит. Я ей и шлейку подергала, и поуговаривала, и поругала, и что я с ней только не делала – нет, не могу сдвинуть с места. По правилам, движение начинать нельзя, пока собака не пойдет сама. Тогда я не придумала ничего лучше, как тростью ей дать по попе. После этого она прошла весь путь очень чисто и быстро. Я неслась за ней и думала: «Лишь бы она мне сейчас не отомстила».

Поначалу у меня были просительные интонации при подаче команд. Инструктор предупредила: «Учтите, если вы собаку сразу не возьмете в руки, она не будет слушаться. Тем более, у вас собака очень упрямая». Характером вся в меня. Когда я поняла, что у нас похожи характеры, сразу стало ясно, что с ней делать. Правда, первое время она проверяла меня на «вшивость»: останавливалась посередине свободной дороги, предупреждая о несуществующем препятствии. Но нарочно никуда не заводила.

Позже я поняла, что собака-поводырь – это не признак беспомощности. Наоборот, это хорошее подспорье.

В августе исполнилось три года, как Азалия появилась в нашем доме. Если я заблудилась по дороге, собака вернет меня в точку, откуда мы начали движение. Она проведет по лестнице, по переходу, поможет найти вход в метро. С Азалией я стала аккуратнее переходить дороги. Раньше позволяла себе перебегать в метре от машины, сейчас нет. Это живое существо, я за нее отвечаю. Когда я получала Азалию в Купавне (микрорайон Балашихи в Московской области), инструктор сразу предупредила: «Если ты не будешь отвечать за собаку, с ней может всякое случиться».

Собаки-поводыри за безопасностью человека следят, а за своей – нет. Это их отличительная черта. Азалия прикрывает меня, а сама подставляется. Например, стоим на переходе, она перегородила мне дорогу, запрещая двигаться, а сама стоит близко к проезжей части. Сколько я ни говорила, что не пойду, можешь со мной рядышком постоять – она все равно подставляется.

Мы с Азалией доверяем друг другу. У нас есть ежедневный ритуал. Перед сном я ей говорю, как мы хорошо сегодня поработали, столько сделали, что мы молодцы. И собака довольная ложится спать.

Без доверия к людям на улицу выходить нельзя

В общественном транспорте сейчас с собакой стало легче ездить, кондукторы стали терпимее. Мне рассказывали, что десять лет назад было сплошное расстройство ездить с собакой. Когда я Азалию привезла, боялась, что водители маршрутных такси будут возмущаться. Но они воспринимают нормально. Один водитель даже порадовался: “О, у вас теперь собачка. Здорово! Я помню, вы с тростью ездили”.

Азалия подводит меня ко всему транспорту, который подъезжает. Иногда даже к такси подводит. В маршрутное такси без помощи людей сесть труднее – оно ездит тихо. Собака делает меня заметнее для окружающих: люди помогают придержать дверь в подъезде, помогают ориентироваться в городе, некоторые водители маршруток стали объявлять остановки. Когда я ездила с тростью – это было проблемой.

В европейских странах помогать инвалидам считается обязанностью. У нас в стране помогают от души. Неважно, что неправильно. Главное – помочь. У меня был случай, когда я стояла на оживленном перекрестке и не могла перейти дорогу. Собака здесь не поможет, она не различает цвета светофора. Подходит высокий мужчина, берет меня под руку и практически переносит через проезжую часть. На другой стороне я уточнила, куда идти, но он меня не отпускает. «Я тебе сейчас помогу, ты не бойся!» И снова подхватил меня. А мне, наоборот, страшно. Он понял, повел меня не по дворам, а по многолюдным местам.

Если ты людям не доверяешь, на улицу выходить нельзя. Какая бы доступная среда ни была – без взаимодействия с людьми не обойтись. Но доверять нужно в меру. Ситуацию нужно контролировать. У меня был случай, когда я не могла найти тропинку к дому. Тогда еще ходила без собаки. Мальчик проводил меня до двери подъезда. Дети, как правило, проводив, либо прощаются, либо уходят молча. Я стала подниматься по лестнице. Присутствия человека сзади не ощущала. Но перед дверью в квартиру интуитивно замешкалась. Было такое предчувствие, что надо потянуть время, покопаться в сумке, поискать ключи. На площадку вышла соседка, и, к моему удивлению, раздался голос мальчика: «Сами дальше дойдете?» Непонятно: почему он тихонько поднимался следом за мной? Возможно, просто хотел помочь. Но думается и о худшем. Поэтому нужно быть острожной.

Трудно отвязаться от помощи пьяных. И встречались весьма странные люди, которые вели себя неадекватно. Но это когда я ходила с тростью. С собакой таких случаев почти не бывает. Сейчас мне не тяжело ходить по улицам. Я научилась совмещать болтовню и контролирование ситуации. Стараюсь прислушиваться к звукам как к ориентирам. Я пользуюсь навигатором, но он ведет с погрешностью и иногда прокладывает странные маршруты. Был период, когда я стеснялась просить о помощи. Сейчас стала более открытой, обращаюсь к прохожим.

Кизомба, коньки и Залькины рассказы

Когда я услышала о том, что планируется обучать незрячих африканскому танго «кизомба», у меня не было боязни. Подумала: «Почему бы не попробовать? Не умею танцевать, так научусь». К счастью, в кизомбе ничего не нужно запоминать – достаточно просто следовать за знающим партнером. В этом направлении танца почти всё – импровизация. Не нужно учить, какая фигура – на какой аккорд, достаточно знать несколько движений. Движения в танце, в большинстве, происходят за счет ног. Я долго хихикала над фразой: «Колени партнерши – это ее глаза». Оказалось, именно за счет коленей можно понять, куда пойдет партнер и что делать мне. Когда мы начали выполнять вращение, я, честно скажу, струсила! В кизомбе нужно доверять своему партнеру. Этот танец позволяет понять, как надо вообще двигаться. Еще плюс в том, что между партнерами практически не бывает разрыва контакта. Пожалуй, для слепых кизомба – это оптимальное направление, поскольку зрячие тоже не особо что-то видят во время танца.

На танцевальных занятиях Азалия сначала пыталась ходить за нами, но, поняв, что на нее не обращают внимания, улеглась спать. Она лежала на полу в танцевальном зале и храпела.

Я поразилась ее выдержке.

На коньки я встала прошедшей зимой после пятилетнего перерыва. Сначала в них даже стоять на месте было непросто. С катанием дело обстояло еще хуже: я забыла положение ног и корпуса, но все вспомнилось, как только начала заваливаться назад. Со мной по очереди ездили то мама, то подруга. Когда они решили прокатить меня по кругу для ощущения скорости, равновесие я удержать не смогла. Раньше думала, что на коньках упасть вперед невозможно. Ничего подобного! Я приземлилась на колени и оперлась на согнутую в локте руку. Посмеялась своему положению, а встать не могу. Надо почаще выбираться на каток – это не только полезно, но еще и весело! Научиться ездить на роликах я не смогла. Принцип похож, но меня смущает шум. Все же коньки, как менее шумовой транспорт, подошли лучше.

Еще один новый опыт я получила в студии звукозаписи. Мне предложили записать один из Залькиных рассказов – «Новая хозяйка», которые я пишу сама от имени своей собаки Азалии. Непривычно было слышать себя во время чтения. Микрофон чутко улавливал звуки: дыхание, малейшую попытку сглотнуть во время чтения, шелест бумаги и шуршание пальцев, скользящих по точкам Брайля. Как назло, от какого-то своего косяка мне стало смешно. Стоило звукооператору дать разрешение читать дальше, меня разбирал смех! Я волновалась, но все вышло даже лучше, чем ожидала.

Мне комфортнее жить среди зрячих

Я росла в этой среде и привыкла к такому кругу. Моя семья никогда не дала мне почувствовать себя нежеланным ребенком. Я не слышала слов: «Зачем я тебя родила?» Мне никогда не говорили, что я какая-то ненормальная. Во взрослом возрасте, например, тяжелее терять зрение. Людям приходится полностью менять уклад своей жизни. Но, с другой стороны, когда человек теряет зрение взрослым, он видел этот мир, он знает, как он выглядит. Я не знаю, как выглядит мир, поэтому мне приходится многое запоминать.

Раньше я считала бестактным вопрос о потере зрения. Сейчас отношусь к нему спокойно, если только его не задает незнакомый человек. Мне не раз говорили обидные слова, намекая на зрение. Когда я была маленькой, то не обижалась. «Ну, и что? Разве у других не так?» – думала я. Когда стала постарше, мне все объяснили. Обидно, конечно, стало. Но, с другой стороны, я пережила это в детстве, а в детстве все легче переносится. Может быть, и хорошо, что так случалось.

К тому, что дети не хотели со мной играть – я относилась философски. Не хотите, и не надо.

Примером для меня было мамино отношение. Ей часто говорили: «Зачем тебе эта обуза – незрячая дочка?» В ответ мама не брызгала слюной, не начинала себя бить руками в грудь и так далее. Она спокойно отвечала: «Это мой ребенок». Мне немного не хватает маминой мудрости.

Расхожее мнение, что у инвалидов больше времени задуматься о жизни, не всегда верно. Если человек с ограниченными возможностями социально активен, часто куда-то ездит, ему особенно думать некогда. Да, он может остановиться ненадолго, но этого мало. С другой стороны, я встречала инвалидов, которые сидят дома, им от жизни ничего не надо, и соответственно им философствовать не о чем. Даже если у человека есть время, кто-то выберет философствовать, кто-то – бездумно лежать на диване.

Будущее я стараюсь не планировать и вперед ничего не загадывать. Конечно, мне хотелось бы иметь семью, интересную работу, чтобы иметь на что жить и где жить. Сейчас я не обеспечена и пока не задумываюсь о семье. В планах – получить образование. Работать хотела бы журналистом в печатных и электронных изданиях. Можно попробовать на радио, но посмотрим, как получится.

 

Источник

Понравилось? Поделись с друзьями:
WordPress: 9.8MB | MySQL:86 | 0,218sec