И были И жили

И были. В замуж поздно вышла – двадцать один год. Друга ждала с армии. Нашлись языки злые – шепотками да письмами поспособствовали, написал он ей как-то: «Прощай». А она ждала, это и Степан подтверждал. Тот-то как раз с армии вернулся. Семь лет отслужил, две медали на гимнастёрке, а годов всего двадцать пять.

Сошлись. Ничего не было. Бельё постирает – так сидит муж у печки в одних кальсонах, ждёт, когда одёжа высохнет. В людях жили, всем помогала. Где по хозяйству, где с детьми понянькается. После и свой народился.

Добра наживали. Обзавелись и хозяйством, полдома купили, имуществом обросли. Степан на шахте за тысячу получал. А она дом поднимала.

— Стёпа, видишь ведь, полено валяется, поднял бы…

— Так я почём знаю, может так надо, не мною положено, — отвечал, папироску закуривая.

— Моё тама, — за ограду показывал, — твоё тута. Пошли пелемяни крутить, братка кабанчика закололи.

Голодными не ходили. Проспала вот однажды. Солнце розовыми лучами в окна, по полу скользнуло, отразилось в никелированном шарике на спинке кровати – разбудило. А может не солнце, а корова Зорька, жаждущая утренней дойки, оттого и мычащая. А может – выспалась.

Глаза открыла и поняла – проспала. Муж рядом похрапывает, на работу опаздывает.

— Степан, вставай, проспала, — и в дверь сама, к Зорьке.

— Потерпи, родимая, сейчас я.

Прибрала себя, потом к корове. За соски дëргает, приговаривает, себя ругает. За стенкой Борька-поросëнок еду требует, то хрюкает, то кричит жалобно – жалко.

С молоком в дом. Степан за столом сидит, брюки да майку надел, не торопится.

— Что же ты на работу не идëшь?

— Голодный? Не пойду.

— Так прогул поставят.

— Хоть и прогул, а мужикам я как в глаза смотреть буду? Ись давай.

Поставила гречку в кастрюльку, молоком развела, в кружку парного плеснула.

— Ешь.

— Ложку-то подай.

Сама отруби запарила, чугунок со вчерашней картошкой из печи достала, на участок сбегала, пару огурцов сняла. В дом, огурцы с картошкой – мужу в узелок, к обеду. Отруби – кабану в хлев.

— Ну пошëл я чë ли? – стоит, брюки в сапоги заправлены, рубаха чистая, пиджак с наградными планками, из-под кепки чуб выбивается, в руке узелок.

— Иди со Христом, успеешь, опоздание поставят.

Села в доме за стол, голову на руки уронила. Беда проспать-то, но управилась. Жизнь неумолимо налаживается, впору бы пореветь – некогда, курей выпустить, да сына в ясли собрать. А там уж и самой на работу можно.

Гладко, да не гладко. Стукнула калитка, запричитала тётка Ульяна — соседка:

— Беда, обвал на шахте-то.

— Как? – выбежала во двор, сердце охолонуло, тёмно в глазах, померк белый день.

— Крепи-то старые, не выдержали, — видит, совсем худо, опомнилась. – Да живой, живой, в город в больницу отвезли.

Водой отпоили, засобиралась.

— Да куда ж ты, стемнеет скоро, да и выходной нынче, — успокаивала тётка Ульяна.

— Пойду, за ребёнком присмотри.

Пошла. Путь неблизкий – десять вёрст. Пальтишко старое, насквозь ноябрьским ветром продуваемое, шаль только спасает. Реку по мосту и в город. А там светло – фонари от снега свет отражают. Добралась до больницы, а ей:

— Закрыто уже, которо припёрлась?

— Муж у меня тут, с шахты.

— Проходь, — смилостивился фельдшер.

Чай налил, разболтался что-то:

— Ногу-то ему крепко повредило, отнимут наверное.

— Ох, — вновь помутнело в глазах, осела на лавочку.

— Да погоди, девка, — ваткой с нашатырём помахивает, — погоди. Послали уже за Иваном Фёдоровичем, разберётся.

К полуночи пришёл Иван Фёдорович. Мужчина представительный, седой, орден на пиджаке, да колодок внушительный ряд:

— С охоты сдёрнули, черти, — увидел её, что-то понял, — пойду к больному, осмотрю и вернусь.

Долго не было, она уж вся извелась, пришёл:

— Ампутировать нужно ногу.

— Да нельзя ему, как без ноги будет? – взвилась, вскочила. – Мужик-то молодой, с войны целым вернулся, нельзя… Дети у нас.

— Беременная? – проницательно глянул.

— Да, в тягости.

— Что же, — протянул хирург, — чуда я тебе обещать не могу, но на фронте разное было. Организм молодой, поборемся.

— Иван Фёдорович, миленький, — в ноги бросилась, — Христом Богом молю.

— Ну что ты. Вставай, что смогу – сделаю.

Выходили. Хирургу опыта не занимать, а она? Каждый день в больницу бегала, ни одного не пропустила. Бульон куриный, а когда и из кролика. Выписывали, благодарила Ивана Фёдоровича, а тот Степану серьёзно в глаза посмотрел:

— Её заслуга, сержант. Только её.

Поизносились. С хлопотами такими всё хозяйство на ней, Степан хромал потихоньку, помогал. Пимы дратвой латал, упряжь чинил. Да много ли сделает?

А ребятёнку пальто надо справить. Она уж и матерьял присмотрела, и со швеёй столковалась – деньги нужны.

Пошла к председателю:

— Выпиши мне наряд какой.

— Что я тебе выпишу? – посмотрел сквозь очки, — Дров для конторы наколоть нужно. Кубометр – червонец. Да куда тебе с брюхом?

— А ты выписывай, а там поглядим, не сумлевайся, у меня дитё раздетым ходит.

— Да я правов таких не имею.

— Так глаза-то прикрой.

Покачал председатель головой, оформил бумагу. И машина пришла с пилёнкой – семь кубометров. Там секрет-то простой. Бери колун и бей. Сразу не получилось, бей ещё раз, да по тому же месту. Нехитрая в общем-то работёнка. Вот только не на седьмом месяце. Пристала.

— Умаялась? – сосед стоит, колун из рук тянет, — меня Ульяна послала, подмогну чутка.

Тюк, по бревну, разлетелось на поленья, тюк, да тюк.

— Ну всё, отдохнула, — колун отобрала – сама…

Колет. А тут брательник Степана.

— В магазин иду, давай, подсоблю немного, — раз ударил, другой. Тюк да тюк.

Долго работать не дала, снова сама.

— Тётка, давай подмогну – племянник Генка, которому вместо няньки была. Крякнул, ударил. Ещё раз.

— Ну всё, всё, умаялся, — забрала у подростка инструмент. Глядь, а дрова расколоты.

Ребятишки с улицы поленицу складывают. Так всем миром и управились.

И жили. Степан из забоя на вагонетки перешёл. А она? Детей поднимала, хозяйством занималась. Работала – как без того. Чтоб сёдня было и завтра было.

Как ты к людям – так и они к тебе, а мир не без добрых людей…

Автор: Максим Подкин

Источник

Понравилось? Поделись с друзьями:
WordPress: 9.85MB | MySQL:86 | 0,223sec