30 марта – восемь лет, как ее не стало. В Москве, возле Патриарших, есть музей-квартира Людмилы Гурченко, о чем мало кому известно. В ней она прожила свои последние годы, с последним мужем, пятым по счету, продюсером Сергеем Сениным. Он и сделал этот музей. Он был гораздо моложе, но он боготворил жену. Хотя о мужьях позже.
«Старуха»
Когда ей уже было за 70, Людмилу Марковну захотел снять популярный глянцевый журнал. Гурченко была не против. Но что она устроила! Пригласила домой – да, в эту самую квартиру – стилиста из журнала. Чтобы он сперва увидел ее настоящей, без грима. Тот был потрясен, он рассказывал мне: «Я увидел сгорбленную старуху в тапочках, с тремя волосинками на голове. Она плохо ходила, была в депрессии… В жизни не узнал бы, если бы шел мимо на улице».
Великая актриса, звезда с полувековым стажем – и вот так, старуха в тапочках. Гурченко не боялась показаться такой, со всеми явными следами пластических операций. Не знаю, кто еще из женщин-актрис на подобное способен.
А потом случилось чудо. Когда спустя несколько дней ее стали гримировать к съемке, надели парик – она преобразилась. У нее распрямилась спина, загорелись глаза, возникла та самая Люся, великая актриса.
Гурченко стала прибегать к помощи хирургов еще в середине 1970-х. Ей уже под сорок, а рядом – молодой муж, музыкант Константин Купервейс. Они не были расписаны, но прожили вместе 18 лет. Мужа все эти операции, как говорят, не слишком радовали. Но коготок увяз – всей птичке пропасть. Потом актриса не могла «слезть с иглы», обычная история. Но у Гурченко была особая профессия: она работала звездой. Операции были не всегда удачными, к концу жизни она спала фактически с открытыми глазами – веки не смыкались.
Мужья и папа
Своих мужей Гурченко называла «папами». Даже тех, кто был сильно моложе. Тут особая история. Главным мужчиной ее жизни был отец, Марк Гаврилович. Простой харьковский мужик. У Марка Гавриловича был смешной южнорусский говор. И он боготворил свою худенькую Лёлю, он был совершенно уверен в ее великом будущем. А она была совсем замухрыжкой тогда, очень болезненной. Когда Люся решила ехать в Москву, поступать во ВГИК, Марк Гаврилович кричал на весь двор: «Моя дочурочка усех положить на лопаты!» И ведь не ошибся. Фотография отца висела в спальне Гурченко, прямо перед кроватью. Она хотела видеть его каждое утро: «Здравствуй, папочка!»
И называть «папой» заботливого мужа для нее было совершенно естественно. В каждом муже она искала отца. Редко находила. Какой, скажем, папа в Кобзоне? Сам знаменит, сплошные поклонницы. Они и прожили вместе недолго. И даже спустя годы Гурченко будет отворачиваться при встречах, говоря о нем очень злобно и громко. Мужчины, с которыми она расставалась, становились практически врагами, обидных слов в их адрес она не жалела. Гурченко была дикой максималисткой: либо ты рядом со мной, служишь мне – либо враг. Когда от нее ушел преданный Купервейс – о, как она взвилась! «Обмылок» – самое нежное из слов в его адрес. Проходили годы – она ничего не прощала.
Близких друзей у нее не было. Да, вокруг всегда люди, все ее любят, все что-то дарят: она собирала посуду из цветного стекла, например. Но близких нет. Сенин, последний муж, объяснял мне: «Такие люди, как Люся, обречены на одиночество. Человек талантливый и яркий всегда одинок».
Платья и бисер
Хотя нет, друзья были. Но особые. Которых Гурченко делала себе сама. Ее платья. Она разговаривала с ними, как с живыми. Почти никто не знает, что Гурченко была великая мастерица. Тут, конечно, сказались нищее детство и бедная юность, но Гурченко продолжала делать платья и тогда, когда уже стала звездой, когда денег было полно. Она просто была уверена: только сама может сделать для себя достойный наряд. Вся ее квартира была завалена бисером, лоскутками, перьями, черт знает чем. Сенин вспоминал: когда они ездили за границу, Гурченко никогда не бросалась в магазины вещей и косметики. «Она всегда искала хорошие ткани. Дома была швейная машинка, но она – только руками. Свое последнее платье она делала год! Эти бисеринки от платья я до сих пор нахожу в каких-то углах».
А косметика? Увы, равнодушна. Может, виной тому первый и кошмарный эксперимент. Приехав в Москву поступать, Люся познакомилась с парнем-абитуриентом. Тот пригласил на свидание. Люся подготовилась: купила в арбатской галантерее жидкие румяна. Явилась. Парень отшатнулся и быстро ушел под невнятным предлогом. Уже потом, в общаге, Люся посмотрела на себя в зеркало. Лицо было в жутких малиновых пятнах. Спасибо румянам, вызвали аллергию.
Она и гримерам потом не слишком доверяла, только избранным. Сама при этом говорила, что ее лицо – «мечта гримера», потому что с ним можно делать что угодно, превратить ее в кого хочешь. Можно в графиню, а можно в козу.
Кстати, свои волосы у нее темные, актрису осветлили для съемок в «Карнавальной ночи». Так и осталась блондинкой, «пять минут» растянулись на полвека.
Талия Гурченко – самая легендарная талия нашего кино. Ветераны «Мосфильма» рассказывали мне, что актриса сохранила ее до старости. Как-то явилась в костюмерный цех студии, уже в преклонных годах, и легко натянула платье, в котором снялась лет за тридцать до того.
…Гурченко была восхитительно старомодна: свой мобильный у нее появился только в 2010 году, за год до смерти. А 28 марта 2011 года муж научил ее входить в интернет. Объяснил, что такое поисковая система. Когда он вернулся – увидел, что ноутбук захлопнут, а Люся сидит с очень мрачным лицом. Конечно же, первое, что она набрала в поисковике, – «Людмила Гурченко». Начала читать, ужаснулась. Захлопнула. А через два дня ее не стало.
Алексей БЕЛЯКОВ
