Да разве будет Маня чужих ребят любить, ежели своих не бывало?- убеждала Варвара Михайловна зятя

Илья стал подумывать о женитьбе, правда, такое намерение казалось ему поспешным, обижающим память о Шуре, которой не стало из-за болезни. Кого привести в дом? Главное, трудно рассчитывать на взаимопонимание между детьми и мачехой. Если сделать предложение Мане?— спрашивал он себя. С одной стороны, вроде бы хорошо, что у нее нет детей, с другой — своих не воспитывала, так и за чужих нелегко приняться. Нет, пожалуй, надо прислушаться к тещиному совету: если разобраться, дельно она толковала про Валентину Смирнову. Эта и скромна, и домовита, и воспитывает двоих ребят. По возрасту тоже ровня, немного моложе Ильи.

Носит Валентина почту по соседним деревням. Как-то Илья хотел завести с ней разговор, да передумал: разве решаются такие серьезные вопросы по дороге? И решил пойти, как положено, на дом. После работы, уже потемну, Илья подошел к крыльцу Валентины — оно оказалось незапертым — и, помедлив, собравшись с духом, открыл дверь, шагнул в прихожую, показавшуюся слишком ярко освещенной.

— Здравствуй, Валя!— сказал он, увидав хозяйку, появившуюся из кухни.— Извини, если оторвал от дела.

— Проходи, Илья Васильевич, проходи,— охотно пригласила она, показывая на дверь комнаты.

От природы застенчивая, Валентина и сама смутилась, еще не услышав, что он скажет, но внешне старалась не выказывать волнения.

— Миша, Игорь, идите поиграйте в спальню,— выпроводила она сыновей, увлеченно клеивших что-то из картона.

— Разговор, Валя, серьезный,— достала бы стопочки,— сказал Илья и, сходив в прихожую за бутылкой, придвинулся со стулом к столу.

Валентина поставила кой-какую закуску, но от выпивки стала отказываться:

— Ты сам, Илья Васильевич, угощайся на здоровье, а я так посижу.

— Маленько-то пригуби,— может, и разговор дельней получится. Кажется, первый раз мы с тобой за одним столом.

Они с откровенным интересом смотрели друг на друга, как будто не виделись много лет. Жили в одном селе, но каждый своими заботами — и не заметили, как прошла молодость. Все-таки что-то нравилось ему в ней; раз ходил провожать в молодости. Да что уж теперь толковать о том, если свела их за этим столом лишь вынужденная житейская потребность.

— О чем ты задумалась?— спросил он, когда она вроде бы и не отвела взгляд, а стала неподвижно смотреть куда-то мимо него.

— Вспоминаю, как шли мы с тобой из кино: кажется, недавно было, а много воды утекло.

Ее откровенность ободрила Илью, почему-то уже сейчас, заблаговременно, ему подумалось, что отказа на его предложение не будет.

— Прожитое что пролитое. У обоих у нас нескладно получилось, вот я и пришел поговорить про это самое… Знаем мы друг друга с детства, так что и разговор проще…

Она отрицательно помотала головой, как бы останавливая его дальнейшие рассуждения, потом ответила:

— Нет, Илья, не судьба была нам сойтись вовремя, значит, и теперь ни к чему.

— Ребят много — это тебя пугает? Ведь они растут. Костя скоро школу окончит, твой Миша ходит уж в восьмой класс: вдвоем-то всех поставим на ноги, старшие отойдут на самостоятельное житье, младшие привыкнут друг к другу.

— Опоздал ты, Илья Васильевич, со сватовством лет на двадцать: из армии я тебя ждала, хоть мы и не переписывались. Что поделаешь, если ты в другую сторону посмотрел? А в общем, не стоит старое ворошить…

— Ты бы, Валя, не торопилась с ответом,— обдумай,— попросил он, не желая отступить с полным отказом.

— Чего тут думать? Не буду зря и обнадеживать, хватит, помаялась я со своим Колькой, одной-то спокойней — ради сыновей живу.

— Так нельзя же мерять всех одной меркой! Возьми в пример, как относился я к Шуре.

— Ладно, не обижайся, Илья, сам же ты сказал, прожитое что пролитое.

Еще посидели несколько минут, тяготясь неудавшимся разговором. Илья вздохнув, решительно поднялся со стула.

Около своего крыльца Илья остановился покурить, успокоиться. Он не сказал теще, что пошел свататься, но по тому, как он принарядился, Варвара Михайловна могла догадаться и сейчас поймет, чем закончился разговор.

После неудачного сватовства Илья вспомнил про Маню Круглову, решил наведаться к ней.

Маня смотрела на жизнь гораздо проще Валентины, не стеснялась ни своей старой матери, ни людской молвы. Вскоре уже все Фоминское знало, что Илья ходит к ней, иной раз даже ночует, но осуждать его было не за что — не жене изменяет. И все же однажды теща упрекнула его:

— Все хочу поговорить с тобой, Илья: неладное ты затеял, связавшись с Манькой Кругловой. Ну, не получилось с Валентиной, дак пошто эдак размениваться? Чай, ты мужик самостоятельный.

— Ну вот, начала лекцию!— недовольно поморщился Илья.— Может, я жениться на ней намерен?

— Выдумай! Да разве будет она чужих ребят любить, ежели своих не бывало? Пустая бабенка,— продолжала протестовать Варвара Михайловна.

— А ты думала, какая-нибудь дельная пойдет за меня? Еще скажи спасибо, если она согласится взять на себя такую обузу.

— Поверь моему слову, ничего путного у тебя с ней не выйдет: сойдетесь, дак через месяц разбежитесь. Балованная она, гулена — разве для нее семейная жизнь? На вас, мужиков, дива не наберешься — будто черные очки на глазах-то. Не знаю, чем она тебя приколдовала?..

Илья и сам внутренне соглашался с тещиными доводами, понимал, что Маня, не знавшая материнских чувств, не найдет взаимопонимания с детьми, если станет его женой, но какое-то упрямство заставляло стоять на своем, точно у него оставался единственный шанс поправить семейную жизнь.

Теща стала поговаривать о том, как бы поскорей дождаться весны да вернуться к себе в деревню.

— С Маней Кругловой я дня жить не стану вместе,— призналась она.— Ты уж, Илья, сначала отвези меня в Горшково, а потом поступай как знаешь.

Он, конечно, понимал, что теща с Маней не уживутся, и не очень отговаривал Варвару Михайловну, делал это больше ради приличия: как же, ведь звал на постоянное жительство. Между тем Маня ни разу еще не была у Телегиных, и основным препятствием тому была Варвара Михайловна.

И настал апрельский день, когда перед ростепелью Илья посадил тещу в трактор и отвез в деревню.

Казалось, теперь нет никаких помех для того, чтобы Маня пришла жить к нему в дом. Он пригласил ее накануне Первого мая, и она не отказалась, была подвыпивши, детей не очень стеснялась, пытаясь шутливо заговаривать с ними, но они вели себя настороженно, Юрка вовсе дичился, поглядывая исподлобья, зверьком. Илья чувствовал себя неловко перед детьми, едва дождался, когда они легли спать.

— Я думаю, они привыкнут к тебе,— говорил вполголоса Илья, продолжая застолье вдвоем с Маней на кухне.— Вот пришла ты сегодня ко мне и оставайся хозяйкой в этом доме.— Он щедро развел руками.— Все устроено, улажено — не то что ваша хата.

Маня без тени задумчивости внимала его словам, весело щурила черные глаза,— дескать, говори, говори — послушаю, а потом вдруг посерьезнела и сказала:

— Я вижу, как тебе тяжело, жалею тебя, но не смогу управиться с детьми: сегодня побыла с ними и окончательно поняла — не смогу.

— Неужели тебе никогда не хотелось иметь детей?— после продолжительного молчания спросил он.

— Хотелось, но своих,— с ноткой независимости ответила Маня.— У тебя вот их лишку, а у меня ни одного.

— Лишних нет — все мои,— достойно рассудил Илья.

Маня поднялась со стула. Он не удерживал ее, проводил до крыльца. Расстались как-то обыденно, сухо.

Утром, как положено, Илья напоил и подоил Лысенку, протопил печь. Старался приготовить что-нибудь повкусней, чтобы дети почувствовали праздник.

Радостно было видеть их возбужденные лица, сияющие глазенки, каждого хотелось обнять, сказать что-нибудь ласковое, утешное, ведь праздники в их жизни теперь редки. Если бы рядом с ними сидела мать!

«Устал я, Шура, а жить надо,— для ребят,— рассуждал Илья.— Ты уж прости, что позапутался я, сбился с толку. С Маней Кругловой все кончено, и вообще не хочу больше обижать тебя».

Соседка Алексеевна как-то заметила:

— Не годится так, Илья Васильевич, больно уж много ты взвалил на себя: и нервы издергаешь, и здоровье подорвешь, смотри, как похудел, глаза вывалились. Зови обратно Варвару.

Приглашать тещу сейчас было бесполезно: летом ее с места не стронешь, потому что уже посажено кое-что в огороде.

Первым делом отвез к ней в деревню Танюшку, потом, когда закончилась учеба, собрал Юрку с Любонькой: довольные, прискакивали в кабине машины, как будто в Горшкове их ожидал рай. В сущности, так оно и было: сколько светлой надежды связывают дети со словом каникулы, тем более если их предстоит провести у бабушки!

— Вот, мамаша, принимай еще гостей,— чувствуя неловкость перед тещей, сказал Илья, когда Варвара Михайловна встретила их на крыльце.

— Бабуль, мы все лето у тебя будем жить,— по-хозяйски заявил Юрка и сразу же сломил веточку сирени, свесившуюся через тын.

— Живите на здоровье,— согласилась Варвара Михайловна, поглаживая Любонькину голову.

— Корову ведь надо приводить, Илья, потому что нельзя им без молока,— показала на ребят теща.

— Конечно. Что я один буду с коровой? Сейчас отгоню машину и приведу Лысенку.

— Проще бы тебе прийти к нам, но уж, раз у тебя посажено в огороде, ничего не поделаешь,— говорил он.

— Больно уж жись-то канительная,— посетовала Варвара Михайловна.

— Осенью, мамаша, снова привезу тебя в Фоминское! И давай твой дом продавать — хватит мотаться туда-сюда. Нескладно как-то получилось.

— Продать-то всегда успеется,— осторожно ответила она.— Рано или поздно, а все-таки придется тебе искать жену.

— Об этом оставим всякий разговор — и слышать больше не хочу.— рубанул освободившейся на минуту рукой Илья.

— Полно зарекаться,— уверенная в своих предсказаниях, спокойно продолжала теща, смотревшая на жизнь с высоты старческих лет — реальней и мудрей.— Учти, мне уж годов порядочно: не ровен час, сверну ноги — что тогда?

Варвара Михайловна, глядя на зятя, была обеспокоена тем, как резко он изменился: лицо заострилось, нос выдался вперед, волосы стали какими-то бесцветными от примешавшейся седины.

— Один-то хоть отдохнешь немного,— сказала Варвара Михайловна.— Шибко ты поизработался — уж седые волосы взялись на голове.

Впервые дом встретил Илью безмолвно, словно бы отторгая от себя и самого хозяина. Привыкший к семейному многолюдию, к детскому гомону, Илья даже не предполагал, что отъезд детей произведет на него столь удручающее воздействие.

Ужинать Илья не стал, попил молока, одному какой аппетит, да и перетомился, усталость валила с ног. Казалось, только бы ткнуться головой в подушку — никаких больше желаний, а сон не шел. Илья ерзал в постели, как будто совесть его была нечиста, как будто в чем-то он был виноват перед детьми и тещей. Понимал, что сейчас им лучше там, в Горшкове, и все же…

Где-то среди ночи ненадолго, но крепким провальным сном уснул, но потом уже ничего не мог с собой поделать: буквально маялся, лежа в постели, как по принуждению. Можно было пойти к Мане, но и эту мысль он отверг, помня свой зарок.

Илья все прислушивался к непривычной тишине, и среди ночи ему почудились шаги по лестнице. Он напрягся, замер, ожидая, что вот-вот откроется дверь; не робкого десятка был мужик, а пробежал озноб по телу, и волосы на голове зашевелились в буквальном смысле.

— Кто там?— чужим, сорвавшимся голосом окликнул Илья.

Прежнее безмолвие было в избе. «Может быть, я забыл запереть крыльцо и, как на грех, нанесло какого-нибудь прохожего,— подумалось ему.— Но он бы зашел сюда. Или я ослышался? Или приснилось? Скоро начнет мерещиться всякая дрянь».

Он преодолел испуг, включил свет, но все-таки опасливо открыл дверь: на мосту никого не было, крыльцо оказалось запертым.

«Что за чертовщина?!— недоуменно размышлял Илья, присев на край постели.— Может, Шура приходила проведать меня?» — осенила суеверная догадка, и стало ему совсем не по себе находиться одному в доме. Оделся, осторожно вышел на улицу и облегченно вздохнул, точно камень сбросил с плеч. Решительно зашагал в сторону Горшкова.

Своим появлением он встревожил тещу. Отперев дверь, с беспокойством вглядываясь в его лицо, как будто ожидая услышать какую-то страшную весть, она торопливо спросила:

— Господи! Отколь ты взялся, Илья? Не случилось ли чего?

— Не могу я, мамаша, один находиться дома — тоска заедает,— признался Илья.— Лучше буду ходить сюда, ночевать вместе с вами.

— А я услыхала твой голос — у меня и сердце упало, ну, думаю, стряслось что-нибудь.

Варвара Михайловна еще раз пристально посмотрела на Илью, теперь уж при электрическом свете, и с удивлением отметила про себя, что на голове Ильи резко прибавилось седины. Она только вздохнула, а расстраивать его не стала, сказала о другом:

— Чтобы не разбудить ребят, я тебе в пятистенке постелю, только подушки нет — фуфайку взголовы положу. И чего тебе дома-то не спалось?

— Не знаю, никак не уснуть.

— Нельзя эдак-то. Я говорю, отдохнуть тебе надо хорошенько, ложись-ка, батюшка, и выкинь из головы все,— заботливо наставляла она, как заболевшего ребенка.

И удивительно, на старом матрасе, с жесткой фуфайкой под головой Илья скоро и глубоко уснул. Каким будет новый день для Ильи Телегина? Думал ли он, что придется всей семьей перекочевать к теще, оставив на время пустым свой добротный дом?

Протопив печь, Варвара Михайловна тихо вошла в пятистенок, постояла в раздумье над Ильей и, хоть пора было ему идти на работу, будить не стала, точно этот крепкий сон был необычным, целительным для него.

 

Источник

Понравилось? Поделись с друзьями:
WordPress: 9.8MB | MySQL:86 | 0,261sec