Композитор написал музыку более чем к 400 фильмам.
Печальная новость пришла утром 6 июля из Рима: после полученной при падении в собственном доме травмы на 92-м году жизни скончался Эннио Морриконе. Казалось, он был с нами рядом всегда — и всегда будет. Теперь нам останется лишь его музыка.
«Известия» вспоминают одного из самых известных широкой публике «серьезных» композиторов ХХ столетия, оставившего свой неизгладимый след в кинематографе.
К его жизни, долгой, размеренной и до самых последних дней заполненной работой, так и напрашивается какой-нибудь штамп в духе «музыка стала его судьбой», «человек искусства», «не от мира сего». В общем и целом, они действительно будут верны: Морриконе начал сочинять музыку в возрасте шести лет — и не переставал более никогда. Он закончил три курса (композиция, аранжировка и труба) в наипрестижнейшей академии «Санта-Чечилия» — став, таким образом, почти универсалом в избранной им области. И даже сделавшись одним из столпов киномузыки — по обе стороны Атлантики — он не любил ни пышных церемоний в Голливуде, ни претенциозных арт-сборищ Старого Света. Собственно, большую часть времени ему было просто некогда — он работал.
Иронично, конечно, что настоящим, вдохновенным свыше творчеством, Морриконе считал те примерно пять процентов сочиненной им музыки, которую ему приходилось издавать часто за собственный счет — произведения, рассчитанные на искушенного и взыскательного слушателя, а не на завсегдатаев кинотеатров. Один из тех, кто счастливо сочетает в себе оба этих свойства, итальянский режиссер и киноман Джузеппе Торнаторе как-то заметил, что «Морриконе — не великий кинокомпозитор. Он просто великий композитор» — и был совершенно прав. Хотя бы по тому, что лишь истинно великий автор может делиться частью своего гения и работая в сугубо утилитарной сфере — так Моцарт когда-то не гнушался сочинять мелодии для каминных часов с боем.
Морриконе так же вкладывал всю свою душу в работу — и когда в ранней консерваторской юности подрабатывал трубачом в джаз-бандах на танцплощадках, и когда сочинял музыку к довольно бессмысленным безделицам производства студии «Чинечитта», оставшимся в истории кинематографа парой десятков строк в базе IMDb — и парой треков на одном из многочисленных сборников маэстро.
Морриконе, владевший самыми разными композиторскими техниками, но в своей «пятипроцентной» работе тяготевший к фри-джазу (в составе Gruppo di Improvvisazione Nuova Consonanza, первого в истории коллектива композиторов-импровизаторов — и к musique concrete), активно использовал эти странные и чуждые для неподготовленного уха веяния в своей киномузыке — и почти непременно с успехом. Он никоим образом не считал те 95 процентов своего творчества, что принесли ему славу и успех чем-то побочным, не заслуживающим внимания — он относился к этой своей ипостаси с той же серьезностью, что и к работе, рассчитанной на happy few.
Я не хочу сказать, что моя киномузыка бессмысленна или банальна. Просто она сочиняется для простых нужд: кино должно быть понятно аудитории, которая может не разбираться в сложной музыке.
Эннио Морриконе
интервью The Guardian, 2016 год
Его киномузыка во многих случаях надолго переживала фильмы, для которых она была сочинена — кто сейчас, кроме отчаянных синефилов, особо помнит «Маддалену» Кавалеровича или «Профессионала» Лотнера, а вот тему Chi Mai, прозвучавшую в обоих фильмах, способен худо-бедно насвистать почти каждый. Секрет, возможно, в том, что, в отличие от большинства коллег, Морриконе никогда не писал музыку под фильм — он получал заказ и сдавал режиссеру готовый саундтрек еще до окончания съемок. Как-то ли оправдывался, то ли шутил сам композитор, «Бетховен же не писал музыку под конкретный зал. Если сочиненная музыка не подходила залу, ее там просто не исполняли».
От его музыки, впрочем, не отказывался, кажется, никто. Волей неволей, кинотворцам приходилось адаптироваться под мелодический дар великого итальянца — и, возможно, только эта необходимость спасла от полного фиаско многие из тех 400 с лишним картин, над которыми работал Морриконе. Те же, что в спасении не нуждались, все равно трудно представить себе без его музыки — «Хороший, плохой, злой» без «Темы золота» или «Однажды на Диком Западе» без «Человека с гармоникой» останутся великими фильмами, но совершенно другими. Кстати, стоит заметить, что Морриконе очень не любил, когда его называли «композитором вестернов», справедливо указывая, что в его обширном портфолио фильмов такого рода не более тридцати (зато каких, заметим м ы в скобках!).
При всей своей любви к передовым композиторским техникам и направлениям, Морриконе был нарочито, воинствующе старомоден. Он не любил дальних перелетов — «может, я и соглашусь поехать с концертами в Америку, но только за очень большие деньги». В эпоху, когда большинство его коллег (и работающих на элитарную аудиторию, и кинокомпозиторов) вовсю упрощали себе задачи, используя компьютерные технологии, он, словно великие предшественники, пользовался нотной бумагой и карандашом.
Композито-электронщик Пол Хартнолл, бравший интервью у мэтра в конце 1990-х, столкнулся с искренним непониманием со стороны тогда уже великого и уже старца, предположив, что тот начинает день, сочиняя мелодии за роялем.
Я композитор, я пишу ноты на бумаге, а вы делаете как-то иначе, молодой человек? — спросил Морриконе; пристыженный Хартнолл признался, что не знает нотной грамоты.
И, возможно, именно в этом смысле уход Морриконе — это и уход одного из последних могикан старой культуры, требовавшей и от гения «пяти процентов вдохновения и 95 — потения». Конец ХХ столетия вывел на авансцену (и в топовые строчки платежных ведомостей) нахальных дилетантов, часто — способных, изредка — гениальных, но все же лишенных того систематического, дисциплинированного дара, каким обладали великие творцы прошлого. Эннио Морриконе был одним из последних героев такой, совсем немассовой культуры — несшим ее самым простым людям 60 с лишним лет.
