Я шел по заснеженной улице и выбирал для себя дом, в котором собирался поселиться и прожить с месяц.
Мне повстречалась молодая женщина. Я поздоровался, спросил, не сдаст ли кто в деревне комнату для приезжего.
— Есть, есть для вас комната! Дом большой, новый, теплый. Лучше не сыскать, там вам будет хорошо.
— А далеко ли это?
— Да вон в переулке! Дом с голубыми ставнями.
Напротив дома с голубыми ставнями мы остановились. Рупором приложив ладошку ко рту, она певуче прокричала через забор:
— Эй, Алексеич! Выйдите, пожалуйста к калитке!
— Да вы сами откройте калитку и заходите,— издали посоветовала молодка.
— К нам, что ли? — спросил он, щурясь от снега.
Я сказал о цели своего прихода. Он, продолжая вглядываться в меня, опять поинтересовался:
— А кто к нам направил?
— Какая-то девушка в куртке. Воду несла…
— A-а, эта… счастливая! Видать, она, Надежда Прудкова.
— Ну, проходите, — сказал дед.
Он провел меня в комнату.
Хозяйка возвратилась домой, когда уже завечерело. Была она невысокая, круглая, с живым, энергичным лицом.
— А вот и моя красотка, Марья Демидовна! — объявил хозяин, входя вместе с нею в дом.
Алексеич уселся за стол и сказал:
— А у нас, Марьюшка, гость остановился. Из Москвы.
Хозяйка засуетилась, заахала, заглянула в мою комнату, что-то там передвинула и переставила, потом сама переоделась, повязала фартук и, принимаясь протапливать на ночь плиту, сказала мне:
— Ежели чайку надо или чего другого, скажите, сделаю.
— Я ведь к Надьке Прудковой заходила по дороге. Расцвела бабенка, не узнать. Блины пекла муженьку, поджидала из мастерской. Уж больно тесно им у Грачихи. Шкафчик стоит да сундучишко, а больше-то и ставить негде…
— Ничего, перебьются до лета. Летом построят себе дом и заживут независимо.
— Так-то оно так… Да ведь зиму надо перезимовать! А они молодые, толечко начали жить.
За чаем они говорили обо всем. Но чаще всего о председателе колхоза — Сергее Макаровиче Башихине. По словам, это был уважаемый, заслуженный человек с твердым характером. За несколько дней до моего приезда в Снеговую от него ушел единственный сын — Николай, ушел к той самой молодке, которая неделю назад направила меня к Алексеичу.
Репутация у этой молодой женщины была незавидная. Несколько раз она уезжала из Снеговой, трижды выходила замуж, а прошлым летом вернулась в деревню насовсем, с девочкой и демобилизованным сержантом, который стал работать в колхозе шофером. Но не прошло и месяца, как сержант собрал свой чемоданишко и подался в город. Она хотела было отправиться на его розыски, да приболела девочка, а потом устроилась работать в магазин. И вот председателев сын перебрался к ней, хоть она и была старше его на шесть лет. Они сходили в загс и зажили в крохотной комнатушке, которую им предоставила тетка Грачиха.
Уход сына к этой женщине очень огорчил отца потому, что у Николая была невеста, дочка соседнего председателя колхоза, молодая учительница, и все в Снеговой уже готовились попировать на большой, шумной свадьбе. Говорили, будто Башихин-старший сам ездил к девушке извиняться, а возвратясь домой, объявил сыну, что тому лучше и вовсе покинуть деревню. Но Николай наотрез отказался уезжать.
Однажды я вернулся с лыжной прогулки позже обычного и по тому, как ярко горел свет в доме хозяина, догадался: у него гости. У хозяев сидели Николай и его жена, нарядные, чуточку торжественные, улыбающиеся.
С ее лица не сходило все то же радостное выражение, какое бывает только у счастливых влюбленных. Во время разговора она то и дело льнула к плечу Николая, словно ее притягивало магнитом к нему. А он лишь улыбался, жмурился от счастья, как от солнца. И удивительно, я не замечал разницы в их годах; казалось, они одногодки. Чего только не делает с людьми взаимная, глубокая, настоящая любовь!..
— Она какая у меня, Зинушка-то? — оживленно говорила Надежда, блестя глазами.— Придет из школы, сразу за узелок и мчится в мастерскую. Кофе в термосе носит Коле. А потом уроки приготовит и все выглядывает в окно: мол, скоро ли он вернется с работы. Отцом еще не зовет, смущается, но радуется, когда вечером мы втроем садимся за стол. Семья — это великое дело!..
Николай положил свою ладонь на ее маленькую руку и успокоительно сказал:
— Дай, Надюша, девочке привыкнуть, назовет и отцом.
— Больно похожа на мать, все материно! — промолвила хозяйка, желая порадовать Надежду.
Та уловила в ее словах какой-то иной смысл, чуть потупилась, но тут же повернулась к Николаю:
— Зинушка во всем, во всем будет тебя слушаться! И потом вот еще чего: надо нам поначалу купить стол да три стула. А то твой чемодан да мой — вот и весь наш багаж.
Теперь подал голос и Алексеич, почему-то отмалчивавшийся за чаепитием:
— Что, у нас мебели мало? Иль несовременная? Хватит и для вас. Купите потом, спешить нечего.
— Да ведь все равно надо своим обзаводиться,— возразила Надежда со сдержанным достоинством.
Гости стали прощаться. Стоя в дверях, они в который раз повторяли, что все будет хорошо, спокойно, как в одной дружной семье. Взглянув на Николая, Надежда призналась тихо и доверительно:
— Я ведь давно мечтала о такой жизни, да не везло мне.
— Ладно, Надюша, пошли, а то Зинушка, наверное, заждалась,— сказал Николай и легонько подтолкнул ее к двери.
— Так мы, значит, завтра с чемоданами, после работы! — проговорила напоследок Надежда.
После их ухода хозяева почти до полуночи переставляли в доме мебель, мыли полы, протирали двери, что-то прибивали, приколачивали.
Перед сном Алексеич зашел ко мне в комнату и, как обычно, начал издалека, со стариковской рассудительностью:
— Да-а, жизнь человеческая… Идет она, развивается, наступает. Живешь, живешь и вдруг почувствуешь: ушла она далече вперед, не догнать ее.
— Лучший-то дом в Снеговой, пожалуй, у меня,— сказал он после минутного молчания.— Только зачем он мне? Сын отделился, дочка замужем, кандидат наук, живет в Харькове, ей мои хоромы не нужны.
Вот кабы раньше у меня был такой дом, дети бы не спали на полатях, росли бы в чистоте да уюте, больше бы радости знали. А теперь что мне делать с этой-то красотой? Умрем со старухой — с собой не возьмешь. Поздно пришел к нам достаток. Годков бы двадцать назад, пожил бы, а теперь-то…
Он не договорил и махнул рукой. Я спросил, надолго ли они пускают молодоженов. Он сказал, уходя:
— А пущай живут! Алексеичу не жалко.
Через день к Алексеичу перебрались молодожены. Они вошли с чемоданами и узлами, разгоряченные, красные от ходьбы. Марья Демидовна провела их в комнату, они некоторое время устраивались там, распаковывали узлы. Потом Надежда вышла в аккуратном переднике, поставила свои горшки и миски на припечек и доверительно обратилась к хозяйке:
— У печки, Демидовна, я всегда буду вам помогать.
— Обойдется!— сказала та.
Вскоре выскочила из дверей и Зинушка с красным бантом в косичках, повертелась возле хозяйки, потом взобралась на коленки к Алексеичу и защекотала пальчиками в его бороде. Он блаженно прижмурился, довольный, пробасил:
— Ишь ты, какая! Значит, будешь с дедушкой дружить?
— Буду,— пропела девочка и засмеялась.
Николай вышел в сапогах и синем комбинезоне, извинился, что в таком рабочем виде: как вернулся с мастерской, так и начали собираться к переезду.
— Ну, а свадьбу ж чего не справили? — вдруг спросил его Алексеич.
— Да так уж получилось,— ответила за мужа Надежда, и в голосе ее послышалась печалинка.
Николай тоже слегка нахмурился. Заметив их смущение, хозяин принялся успокаивать: счастье, мол, не в свадьбе.
Потом он шепнул что-то Марье Демидовне, та закивала головой, обрадовалась.
— А знаете что? — объявил Алексеич, пытливо глядя на Николая.— Давайте-ка в воскресенье все и устроим!
— Свадьбу?— ахнула Надежда и засияла лицом.— Правда, почему бы нам по-людски и не посидеть за столом.
— Это можно,— согласился Николай и ушел переодеваться.
Как и было уговорено, свадебная вечеринка собралась в воскресенье. В дом к Алексеичу набилось человек двадцать — молодых парней и девушек. Непрерывно играл аккордеон. Когда все уселись за стол, сын хозяина, долговязый Юрий, веселый и шумливый заводила, прокричал «горько», его поддержали другие, Николай и Надежда, присмирев, поцеловались.
Как только стемнело, к дому вдруг подкатили санки, запряженные парой гнедых. Упряж была разукрашена лентами и бантами, призывно звенели колокольчики. А немного спустя подъехали другие сани — с ковром на сиденье. Оказалось, это сюрприз бригадира Оськина — он побеспокоился о лошадях и колокольчиках. Все вышли на улицу, расселись в санках и под говор и смех поехали по деревне. Николай и Надежда сидели на коврах, а на коленях у них примостилась Зинушка.
Перед домом, где горел уличный фонарь, кони замедлили бег потому, что навстречу вдруг вышел человек и поднял руки. Он недовольно спросил, по какому случаю веселье, но, узнав Николая и Надежду, умолк. Все ждали, что скажет председатель. Он хотел было повернуть во двор, но в самое последнее мгновение раздумал, прыгнул в сани. Все потеснились, загалдели наперебой, и кони помчались.
Наморозившись, устав от песен и смеха, люди опять вернулись в дом Алексеича. Марья Демидовна выставила теперь на стол сдобный пирог, принесла самовар. Как только опять уселись за стол, Алексеич потребовал тишины и поднес председателю стопку водки. Тот выпил, крякнул, понюхал кусок хлеба и с укором сказал сыну:
— Что же ты, Николай Сергеевич, у чужих веселье справляешь? Дома у тебя нет своего?
Башихин-младший держал за руку Надежду, как бы защищая ее от опасности. Он строго посмотрел на отца, повел плечами и проговорил ровным голосом:
— Тут мой дом, председатель… Пока! И, пожалуйста, ничего мне не доказывай и ни в чем не оправдывайся.
Башихин-старший внезапно вспылил, стал кричать на сына, потом так же быстро остыл, оделся, нахлобучил шапку и ушел.
Некоторое время в доме царила неловкость. Но вот опять заиграл аккордеон, и веселье пошло своим чередом.
Утром я слышал, как Марья Демидовна и Надежда возились у печки, разговаривали, а Николай собирался на работу. Алексеич ходил с лопатой под окнами, отбрасывал снег.
Я лежал в своей комнате и думал. Вот живут на белом свете вовсе не знакомые тебе люди. Ничегошеньки ты о них не знаешь, но они становятся для тебя как родные.
